Подводная лодка в степях Украины погибла в неравном воздушном бою(с)
Название: Быть собой.
Автор: Старый змейсс
Фэндом: Cross Game
Персонажи: Азума Юхей/Китамура Ко
Жанр: виньетка, ангст
Дисклеймер: отказ от прав.
Предупреждения: ООС персонажей, Ау относительно событий аниме.
Размещение: с согласия автора
От автора: закончен.
Условно часть первая.
читать дальшеКогда все меняется, Юхей не успевает заметить. Просто в какой-то момент все становится неуловимо иначе - словно время обратилось вспять, поправ основополагающие законы этого мира. Быть может, дело в этой странной девушке, так похожей на давным-давно погибшую любовь. Сердце Китамуры похоронено вместе с ней, и когда появляется Аканэ, что он чувствует? Его лицо не меняется, лишь дрожат ресницы, да чуть плотнее сжимаются губы при взгляде на нее. Никто не замечает, а вот Азума замечает. И словно режет что-то в душе, болью по обнаженным нервам, наотмашь – эти сжатые губы и спокойные глаза. И такая вежливая, такая насквозь фальшивая улыбка. И хочется вытрясти из него всю душу, выбить то, что от этой самой души осталось – и забрать себе, спрятав от всего мира. Юхей и не подозревал даже, что может быть таким жадным, – а вот поди ж ты! А Ко словно оживает, даже улыбается иногда искренне, и выть от этого Азуме хочется в голос. Но все равно ведь приходит ночами, и по-прежнему сидит рядом, слушая тихое дыхание. Или осторожно стирает пот с искаженного лица во время очередного кошмара. И, ненавидя, ревнуя и злясь, отчаянно надеется, что она, эта девочка, так похожая на Вакабу, сможет вернуть Ко утраченное сердце и погибшие чувства. И, быть может, подарить счастье, о котором Китамура тоже забыл давным-давно. Счастье просто жить, радуясь каждому прожитому дню.
Питчер больше не избегает четвертого отбивающего, а Юхей больше не пытается вызвать Китамуру на разговор. Ему не хочется признавать, но он все больше убеждается, что Аоба, эта пацанка, абсолютно права - бесполезно. По крайней мере, для него, Азумы Юхея. Но он остается рядом - просто рядом, потому что эта девочка - это не Вакаба, и рано или поздно, Китамуре придется принять эту истину как данность. И тогда...кто скажет, что случиться тогда?
Юхей не знает, но ему кажется, что даже Ко может сломаться, и тогда... В конце концов, всегда нужно пользоваться ошибками противника. И в этой игре с с призраком лучший отбивающий команды не собирается упускать шансов, предоставляемых судьбой. Пусть и не совсем честных шансов.
Юхей даже не подозревал, что в этой войне сможет найти такого сильного и понимающего союзника. Аканэ нравился Китамура Ко, и Азума мог бы даже злится и ревновать - он и злился, и ревновал, на самом деле - если бы не то обстоятельство, что гордая и честная, Аканэ не желала вписываться в отведенные ей Китамурой рамки. Нет, эта девочка раз за разом проявляла недюжинные такт и силу, сопротивляясь любым попыткам сравнения. Раз за разом она ухитрялась буквально ткнуть Ко носом в то, что она - не Вакаба. Что она - это она, личность самом по себе, а не обретший плоть призрак. Она исподволь приучала питчера к этой мысли, делая то, чего никак не мог добиться Юхей.
А Ко стали чаще снится кошмары. Вакаба не желала отпускать его, и Азума совсем перестал спать этими жуткими для него ночами, проводя их в комнате Китамуры и каким-то чудом успевая слинять оттуда до пробуждения самого хозяина комнаты. Иногда он подумывал выкрасть втихую все, что связано с Вакабой, но каждый раз останавливал себя. Ко должен был справиться с этим, и забвение никогда не было выходом. Да оно и невозможно было, по большому счету. Это Азума Юхей знал на собственной шкуре.
апофеозом стал их поход в театр. Точнее, не их, конечно, а Китамуры и Аканэ-тян. По возвращению Ко был даже молчаливей обычного, и все было бы хорошо, если бы Азума не видел прячущийся за ресницами потемневший взгляд и еще легкое дрожание рук, держащих стакан. Видимо, родители Ко тоже заметили эти признаки, потому что у них нашлись какие-то дела в магазине, а госпожа Китамура, уходя, слегка взъерошила Юхею волосы. Такого он вообще-то никому не позволял, кроме брата, но сейчас он принял эту молчаливую просьбу о помощи. Он вообще каким-то образом ухитрился найти общий язык с госпожой Китамурой и - да, вероятно почти сдружится с этой мудрой женщиной.
- Эй, Китамура, - осторожно, на пробу.
А в ответом - только молчание. Молчание и тишина. Ко словно не слышит, он похож на застывшую фигуру статуей самому себе. И словно не видит ничего вокруг. Или видит что-то, что недоступно чужому взгляду. Как часто Азуме в голову приходила мысль, что с такими проблемами место не в бейсбольной команде, а в психушке? Впрочем, у каждого есть свои проблемы. У Юхея они тоже есть, и не столь уж малые. Одна из этих самых проблем сейчас застыла посреди кухни. Зовут проблему Китамура Ко и решаться она не собирается, видимо. Словно в стены непрошибаемые бьешься. И снова, и снова, и снова... И одна радость: что все же тоньше становятся эти стены. Но сколько же времени порой уходит на то, чтобы исправить последствия всего лишь одного дня этой чертовой жизни...
- Китамура, - снова зовет Юхей и снова не получает ответа. Ко кажется воплощением статичности, застывшей в янтарном слитке прошлого мошкой. Азуме не хочется смотреть на него вот такого, но он не отворачивается и даже не думает не пытаться. Он не считает возможным оставить Ко сейчас в одиночестве. Хотя бы потому, что тогда этот парень никогда не выберется из прозрачной желтизны давно покойного прошлого. И Юхей снова зовет, и снова, и встряхивает Китамуру, предварительно отобрав у того стакан. И добивается ведь того, что питчер вскидывает глаза, и его взгляд кажется Юхею таким пустым-пустым - почти как взгляд брата после травмы. Смерти, они разные бывают. Это Азума тоже уже знает.
Но пустота во взгляде Ко не абсолютна, она наполнена чем-то темным, страшным - словно туманные вихри, за которыми прячется дно пропасти. А ты стоишь на краю, и смотришь вниз, и не знаешь, то ли тебе прыгать туда с головой, то ли развернуться и уйти. Потому что в какой-то момент охватывает безнадежное отчаянье, а еще - тупая усталость, и понимаешь, что достучатся, поймать, не дать упасть и вытащить из этой пропасти живого пока еще Китамуру - бесполезное занятие. Его даже не видно, его самого. И все больше кажется, что его и нет уже вовсе, а это все - только проклятый богами призрак маленькой девочки, эгоистичной, как и все дети. Девочки, которая не желает отпускать то, что считает своим.
Юхей сжимает кулаки и бьет. Не раздумывая, не целясь и не сожалея ни о чем. И Азуме кажется, что он бьет Вакабу, особенно когда Китамура не сопротивляется. И Юхей бьет снова, и снова, и снова, и в каждом его ударе - отчаянье и боль. Собственные.
Ко не сопротивляется, и от этого ярость Азумы только растет.
Когда все проходит, с глаз словно спадает пелена. А еще болят руки, и первой приходит мысль о том, что играть он теперь не сможет еще долго. Просто не удержит биту как следует. Второй мыслью приходит мысль о Китамуре. Тот сидит, опираясь спиной о стену, и лицо его - в крови и синяках. Кровь, судя по всему, не только самого Китамуры. А еще Ко усмехается, и эта усмешка почему-то пугает Юхея больше всего. Потому что ее не должно было быть. А Ко продолжает усмехаться. и спрашивает хрипло, сплевывая на пол кровь из разбитого рта:
- Полегчало?
И тикают часы, отсчитывая бесконечный бег минут. Бег в никуда.
- Нет. Но тебя ведь не волнует.
Азума отворачивается и включает воду. Холодная, она обжигает израненные костяшки, но парню абсолютно все равно. Опустошение - именно так можно назвать его ощущения, они все сводятся к этому опустошению. И еще к безмерной усталости. но Юхей все равно продолжает двигаться. Он не заставляет себя, он действует на автомате, а мозг почти не воспринимает действительность. И мир состоит из простейших действий.
Найти миску.
Налить холодной воды.
Взять тряпку.
Подойти к Ко.
Опуститься рядом с ним на пол.
Намочить тряпку.
Осторожно стирать кровь.
Просто набор просто действий. Но даже сейчас Юхей действует мягко и осторожно, и не до конца понимает, что же на него такое нашло всего лишь несколько минут назад, а Ко сидит и не протестует, позволяя позаботиться о себе. И Азуме это кажется таким странным, таким неестественным, что хочется снвоа встряхнуть этого обормота за шкирку, словно нашкодившего котенка, и ткнуть - словно того же котенка - носом в поступки и слова, чтобы дошло раз и навсегда. Юхей понимает, что это невозможно, но ему все равно хочется. А он вместо этого продолжает смывать кровь с лица Ко осторожными касаниями, и постепенно усмешка Китамуры исчезает, словно вместе с кровью Юхей смыл и ее заодно. И в какой-то момент сильные пальцы сжимают запястье отбивающего, и спокойный голос Китамуры спрашивает:
- Зачем?
И Азума понимает, что ответить ему, в общем-то, нечего на этот простой и вполне естественный вопрос. Вот только он не уверен, почему ему нечего сказать. Очень хочется сказать, что это все из-за спокойно-равнодушного тона питчера, но Юхей достаточно честен перед самим собой, чтобы не пытаться сваливать это на другого. тем более на самого Ко. И потому он просто пожимает плечами. И ничего не говорит, а Ко больше ничего не спрашивает, но взгляд питчера больше не напоминает бездонную пропасть. И это для Азумы в данный конкретный момент является лучшей наградой.
Ко чувствовал, как что-то меняется. Словно его захлестывала полноводная река, и он тонул в ней, и нехватало воздуха и сил, чтобы выплыть на поверхность. Он тонул, тонул, тонул в этой воде, и вода была кругом... А потом он просыпался, и неизменно чувствовал неуловимую тень присутствия постороннего, ставшего уже почти близким - насколько это определение подходило к людям. от этого становилось необъяснимо легче, но само это присутствие раз за разом порождало волну, захлестывающую его с головой. Утягивающую на дно.
Огромную волну чего-то нового. Пугающего. Непонятного.
Точнее, Китамура понимал - что это. Такое с ним уже было. Точнее, что-то похожее. Когда один человек становился важнее всего мира, заменяя его собой. Хотя в тот раз, с Вакой-чан, все было совсем по-другому. Возможно, так было лишь в силу их возраста, но так было, и эту необходимость, эту тягу Китамура Ко не спутал бы ни с чем другим.
Он привык к присутствию Юхея в своей жизни. Он привык - и теперь оно было ему необходимо.
И от этого было так погано на душе, что хотелось разом со всем закончить - потому что все отчетливее Ко понимал: он предал Вакабу. Предал осознано и безусловно. И этого уже не изменить и не исправить. Он предал ее дважды, на самом деле. И Юхей был первым. И как же просто было бы винить во всем четвертого беттера, но это было бы нечетно. Потому что в первую очередь виновен был сам Китамура - его слабость. И уж тем более не виновата была Аканэ-тян в том, что именно в ней воплотилось все то, что снилось ночами, сводя сума бессилием одиночества по утрам, впитываясь св подушку слезами, о которых вряд ли было известно хоть кому-то. Она была так похожа... И это была не она.
Боль разрывала изнутри, почти как тогда, когда он гулял по чертовому летнему фестивалю один, словно поминки справляя. Впрочем, он их и справлял, вот только показать Каке-чан, что он счастлив и весел - не получилось тогда. Зато теперь получилось. Он смеялся, шутил и слушал рассказы о детстве девочки с лицом Вакабы, с ее характером и улыбкой. И думал о том, что вот сейчас бы остановить время - или сердце свое остановить, чтобы не билось, с каждым ударом предавая любимую девушку. А еще он думал, что, вероятно, все это заслужил - потому что нельзя было иначе, и даже умереть было нельзя. Да тогда, в детстве, он даже и не думал об этом.
Он и сейчас почти не думал о подобном. Это было бы трусостью. Вакаба была с ним, она жила в его сердце, мыслях и делах, она все еще верила в него и надеялась на него, и мечтала вместе с ним - и он воплощал эти мечты в жизнь, реальную и такую нереальную - без нее.
А потом появился Азума Юхей, и все словно рухнуло в одночасье. Как редко он видел теперь улыбку Вакабы ночами! И от этого становилось только лишь еще больнее. Впрочем, он хорошо научился скрывать собственные чувства. И лишь два человека видели его насквозь: Азума и Аканэ. И это почему-то лишало привычного равновесия, раз за разом заставляя испытывать почти забытые чувства из далекого теперь детства.
Когда Азума избил его, Ко был даже рад этому. Впервые, наверное, он осознал, насколько проще становится, когда боль физическая заглушает то, что происходит внутри. Когда за тебя решают, а ты не решаешь ничего - не потому, что не можешь. Потому что не хочешь. Потому для того, чтобы что-то хотеть - нужно иметь желания и стремления, а они рождают будущее, которого Ко не видел. Он лишь недавно начал сознавать, что его жизнь прерывается двадцатилетием Ваки-чан - потому что дальше не продолжался маленький вишлист, и Ко просто не знал, что ему делать дальше. Сейчас ему было семнадцать. Оставалось три года. А что потом?
Он никогда не задумывался, просто плывя по течению. И когда Аканэ-чан спросила его об этом, Китамура ответить не смог. Художница промолчала тогда, только глаза ее стали вдруг грустными и темными, а через неделю она принесла ему в подарок небольшую картину. С картины улыбалась женщина лет тридцати, абсолютно не похожая ни на кого из знакомых Китамуры. Женщина обнимала пару детишек, а рядом... Наверное, это был сам Ко. Он не знал. Он просто поблагодарил юную художницу и засунул картину подальше.
А ночью он снова чувствовал это присутствие. Словно Вакаба вновь была рядом. Словно и не уходила никуда.
Словно не сердилась на него. И он звал ее, так отчаянно звал, и это ее теплые, ласковые руки стирали с его лба капельки воды, удерживали на плаву, не давая окончательно утонуть в этой темной, холодной и страшной водной пучине.
Как же он ненавидел это имя. Такое простое, такое распространенное имя. Ненавидел до дрожи, до желания уничтожить саму память о ней – чтобы сразу, навсегда – в пыль, в порошок, в прах, которым она и являлась. Чтобы больше не было ее нигде, никогда. И эта ненависть, черная, слепая, не рассуждающая ненависть, накрывала с головой, заставляя задыхаться от беззвучных рыданий. Но руки не дрожали, когда стирали пот очередного кошмара со лба Китамуры, перебирали и гладили волосы, плотнее укрывали одеялом. Не дрожали руки, не закрывались глаза, ни единого звука не слетало с губ. Молчаливая забота – и только это было возможно. Юхей знал, что возможно только это, но как же ему хотелось верить, что нет ничего невозможного. Тяжело расставаться с детскими наивными иллюзиями, а лишь взявшись за эту непростую задачку Азума вновь начал осознавать себя ребенком. Беспомощным и бесполезным там, где и взрослые часто столь же беспомощны и бесполезны. Но тогда какая между ними разница?
Эти ночи были для Юхея одновременно и кошмаром и удовольствием. Как часто ему казалось, что он постепенно превращается в мазохиста, получая удовольствие от того, что сидит и слушает, как любимый им человек отчаянно и безнадежно зовет давно умершую любовь. Не его – другую.
Азума никуда не уходил. Если Ко бросит даже он, то Китамура просто не сможет выжить. Именно Китамура, а не бледная тень Вакабы, которой он пытался все эти годы стать. Не получалось. Не позволит. Он, Юхей, не позволит.
Но ночи без сна, приправленные тренировками, не проходят просто так. И однажды Азума просто не выдержал – уснул, опустив голову на край кровати Китамуры, затихшего после очередного кошмара. Уснул, позорно проиграв усталости собственного организма, измотанного последними неделями почти полного отсутствия сна. Уснул в его комнате, а проснувшись утром, увидел одеяло, укрывающее плечи, и солнце, вовсю проглядывающее из-за штор, и не увидел – Китамуры Ко. Видимо, тот ушел в школу, потому что время было уже за полдень, и занятия были в самом разгаре. А его, видимо, не стали будить.
Азуме было стыдно. За свою недавнюю вспышку, за гнев и ненависть, за эту вот слабость было стыдно. И стыдно было, прежде всего, перед собою самим. Это он должен заботиться о Китамуре, не наоборот. Но… почему-то эта мысль казалась странной, не правильной. Быть может, потому что Ко был и оставался парнем, или даже скорее мужчиной, сильным, умным и вполне способным о себе позаботиться самостоятельно. Но почему и когда Азума забыл об этом? Почему и когда он стал воспринимать Китамуру Ко по-другому?
У Юхея не было других ответов, кроме понимания: это было оскорбительно по отношению к Китамуре.
По крайней мере, сам бы Юхей оскорбился смертельно.
Значит, следовало изменить прежде всего собственное к проблеме отношение. Но как? Ради всех богов, как это можно было сделать? Как пробиться, дозваться, докричаться до почти мертвого сердца, в котором стыл лишь пепел разбитых надежд и иллюзий, да едва тлели под ним угольки погибшей любви? Какими словами, каким отношением?
Да никаким. Бесполезно.
Наверное, он жалок. По крайней мере, Юхей себя сейчас именно так и чувствовал – жалко. Сидел в чужой комнате, уткнувшись носом в чужое одеяло, и думал о том, что все его усилия – просто безнадежные попытки пойманной рыбы вернуться в реку. Никуда не упрыгаешь, крепко держат. Так крепко, что хоть все жилы порви – не сорвешься. И выхода нет, совсем нет. А перестать биться – и сожрет эта чертова жизнь не только тебя, но и его – того самого, ради которого все это и начиналось.
Наверное, это и есть взросление. Когда в какой-то момент понимаешь, что мечты никогда не сбываются, а чудеса никогда не прячутся в шкафу или за углом. Чудес вообще не бывает. В принципе. Когда уходят детские наивные грезы, детская наивная вера в добро, справедливость и доброту всего мира – вот тогда на смену им приходит реальность, живущая совсем по другим законам. Именно тогда человек становится взрослым. И физический возраст здесь не играет роли.
В голове у Азумы царил бардак, абсолютный и бесконечный, как космические просторы. Хотя по большому счету все было просто – он банально не знал, что же делать дальше. Что именно еще ему сделать? Или – не делать? Просто взять, и все бросить? Переехать куда-нибудь в другое место – и попытаться забыть. Забыть эти глаза, эти губы, эту редкую искреннюю улыбку, эти потрясающие по красоте и силе подачи – все забыть. И пытаться жить дальше, воя от тоски по несбывшемуся и презирая себя за слабость. За побег от реальности. И за то, что испугался.
Вечно бежать от себя? Нет.
Вечно бежать от реальности? Тоже нет.
Никогда, больше никогда. Но тогда…
- Проснулся? Придурок ты все-таки.
- Китамура?
- А ты кого-то другого ждал? Проспал и учебу и тренировку, с чем тебя и поздравляю, - Ко стянул потную майку и полез рыться в шкафу, а Юхей сидел и смотрел ему в спину. И не знал, что сказать. Впрочем, эту проблему решил за нег сам Ко.
- Азума, послушай, - голос питчера был приглушен, раскопки шкафа он прекратил, но обратно не высунулся. – Перестань так делать. Пожалуйста.
- Как? – А внутри замерла тонкая-тонкая струна, зазвенела, напрягаясь. Пропасть. Это была просто пропасть. Та самая, в которую невозможно не упасть.
- Перестань приходить ночами. Ты не поможешь ни мне, ни себе.
- А если не перестану? – Отпираться Юхей не стал. Не имела смысла, да и не привело бы ни к чему хорошему. Даже сбить с толку бы не получилось. – Я хочу помочь.
- Мне не нужна помощь, Азума. Со мной все в порядке, - Китамура выбрался из шкафа и теперь смотрел на Юхея своими невозможными глазами, и этот взгляд до костей пронизывал, словно рентгеновские лучи. Такой внимательный, такой пристальный. Такой испытующе-требовательный, что Юхей просто не выдержал.
- Черта с два с тобой в порядке, Китамура! Ты… - на этом слова почему-то закончились. Да, не был Юхей мастером разговоры разговаривать. Зато действовать умел. Подняться с пола было делом нескольких секунд, и приблизиться тоже, и впечатать его в стенку, и поцеловать – неумело так, совсем неумело, просто прижавшись губами к губам. Но все равно решительно.
И отпускать Китамуру Азума не собирался. Пока не дойдет.
А тот и не думал вырываться – замер, вжимаясь спиной в ту же самую стену, растерянный такой. А может, и не растерянность это была, а другое что-то. Азуме, честно говоря, пофигу было уже. Главное – донести, показать, объяснить то, что словами не выразить, не передать не получалось. И губами скользнуть по лицу – по щекам, скулам, носу, лбу, подбородку. Беспорядочными поцелуями, нехитрой лаской. И отстранится, чтобы взять это лицо в ладони, осторожно так, чтобы в глаза заглянуть, не позволяя отводить их. И попробовать снова:
- Ко, послушай, я…
И получить в ответ пустое и тихое:
- Да знаю я все, Юхей. Думаешь, незаметно? Черта с два. Не могу я…не получается. Прости.
И тень горечи в этих словах – лишь отражение боли внутри. Но Азума Юхей усмехается, отпуская того, кто не желает ничего понимать. Разжимая руки. Бесполезно. Действительно, бесполезно.
- Прости, - ответные слова, в которых нет ни тени горечи, боли или грусти. Просто слова. Ничего больше.
Юхей уезжает в тот же день. Брат при встрече не говорит ни слова, но явно что-то чувствует, и весь переезд занимает от силы часа три. Китамуру Юхей не видит, да и не стремится. Внутри растет та самая безнадежная пустота, которую он так часто видел в родных глазах, и ему уже ничего не хочется, а тем более ему не хочется спасения.
Зато он видит Китамуру на занятиях, да и в бейсбольном клубе тоже, но это ничего не значит. Они словно и не знакомы друг с другом, они почти не общаются, и команда быстро понимает, что что-то произошло. Но ни Ко, ни сам Юхей не собираются делиться информацией, так что расспросы быстро сходят на нет.
Как ни странно, вновь сводит их вместе Аканэ. Узнав о ее болезни и о том, что ей предстоит серьезная операция, Юхей мгновенно понимает, чем это грозит их питчеру. Еще раз пережить смерть Вакабы – это слишком даже для Китамуры, а Аканэ для Ко – это тень его любимой. Тень, которая не желает быть тенью, в этом Юхей тоже уже давно успел убедиться.
Он обнаруживает себя в больнице раньше, чем успевает подумать, стоит ли вообще туда соваться. Наверное, он слишком привык заботиться о Ко, настолько, что это превратилось в инстинкт и потребность одновременно. И даже теперь это ими же и осталось. Впрочем, прошло не так много времени – всего-то месяц – хотя самому Азуме месяц этот показался лет за десять. Но не это было важным. Самым важным для него был и оставался Ко…
Тот самый Ко, который сидел сейчас под дверью палаты, опустив голову и ссутулившись. В одиночестве. А рядом лежал маленький букетик цветов. У Азумы сердце сжалось от этой картины, от предчувствия дурного и от взгляда, которым скользнул по нему Китамура, когда Юхей плюхнулся рядом.
- Как она?
- Жить будет. А с операцией неизвестно. Шансы пятьдесят на пятьдесят.
- Все получится. Она сильная.
- Да. А ты тут зачем?
- Просто. Красивые цветы. Ей?
- Ну да. Положено же, вроде.
- Так чего не идешь?
- Там Акаиши.
- Уверен?
- Да. Не стоит им мешать. Зайду в другой раз.
- Китамура…
- Не надо, Азума. Все нормально. Акаиши заслужил счастье, а Аканэ-чан – не Вакаба. И никогда ей не была. И никогда не станет. Так что все правильно. И получилось ведь как нельзя лучше.
- А ты?
- В смысле? Я собираюсь готовиться к следующей игре. Кажется, нашему бравому капитану будет несколько не до того.
- Снова убегаешь, Китамура?
- И не думал даже. Просто отвечаю на твой вопрос.
- Это не ответ.
- Это не тот ответ, который ты хочешь услышать. Но это – мой ответ, Азума. – Китамура вздохнул и поднялся. В больнице больше не было смысла оставаться. Цветы он выкинул в ближайшую мусорку. А Юхей следовал за ним. Просто потому, что не знал, что делать. Он в последнее время вообще не знал, что ему делать, а разойтись с Китамурой было сейчас выше его сил.
Они шли в молчании. Просто шли, плечом к плечу. Азуме казалось, что так и должно быть. Всегда.
- Ты все еще хочешь меня? – спокойный вопрос. Как о погоде спрашивает. А Юхей аж передернуло всего от этого тона. Он понимал, конечно, что Китамуре все равно, что он просто не чувствует ничего и ни к кому, но вот так…это было не правильно. Это было…оскорблением. Но Азума лишь сжал кулаки, смиряя и свой гнев, и свою гордость.
- Да, но это не имеет значения. Ты со всей определенностью дал мне понять невозможность подобного.
Китамура остановился, глядя в небо. А затем повернулся в спутнику и улыбнулся уголками губ. Впрочем, глаз улыбка не касалась.
- Если хочешь, можешь взять. Если тебе станет легче.
- Тебе все равно. – Утверждение, не вопрос. Так грустно.
- Да. Мне все равно.
- Ну и пошел ты со своей жалостью…в пень.
Азума развернулся на каблуках и ушел. Просто так. Потому что это было выше его сил. А еще потому, что ничего он не забыл. Ни ночей без сна, ни глубины взгляда, ни спокойного голоса. Такого родного, за прошедшее время, казалось бы, ставшего еще дороже. И слышать подобное было так тяжело. Потому что ничего не изменилось на самом деле. Никогда не изменится. Так больно…
Сколько времени прошло, Азума не считал. Вероятно, если бы не занятия и тренировки, он бы вообще перестал хоть как-то отмечать дни на календаре собственной жизни. После того разговора…все стало только хуже. Не, Юхей все понимал. И что Китамура такой, какой есть. И почему он стал таким. И что действительно хотел помочь хоть как-то. Но все это было пустыми оправданиями. Ко не хотел меняться и замечать, как меняется мир вокруг него, и именно это больше всего выводило Азуму из себя. Слова…что слова? Просто шелуха, глаза и жесты говорят гораздо больше, а уж поступки – тем паче.
Он не судил. Он просто пытался жить дальше. И порой ему даже удавалось убедить себя в том, что все получается как надо. Все получается. Но на самом деле он никогда не переставал присматривать за Китамурой – украдкой, случайными встречами, через общих знакомых-приятелей, даже через Аобу, с которой умудрился как-то найти общий язык и несколько сблизится. Удивительно: эта пацанка, так резко настроенная против Юхея ранее, после травмы стала почти нормальным человеком, и они часто разговаривали о разном. Она умудрялась вытягивать из него больше чем пару слов за пару часов, а он приносил ей цветы и фрукты, и сидел рядом, слушая негодующие монологи про Китамуру Ко. Аоба не спрашивала ничего, ничего не говорила и никак не комментировала происходящее. Но в не вовремя зашедшего Ко однажды полетела ваза с цветами, и лишь хорошая реакция спасла горе-питчера от серьезной травмы. Больше Ко старался в больнице с Юхеем не пересекаться.
Он вообще старался пересекаться с ним как можно меньше. Потому что именно Юхей был тем, что приносило перемены, а меняться Ко не хотел. Потому что изменения – какими бы они не были – означали расставание с Вакабой. Окончательное прощание. Точку. Но как же тогда она? Ведь у нее есть только он, он один – и никого больше уже не будет. Она не сможет улыбнуться, попрощаться и забыть его на следующий день, уже встречаясь с другим – как делало большинство его одноклассниц. Китамура презирал этих легкомысленных дур, не понимающих, как легко и просто в этом мире лишится всего, абсолютно всего – просто из-за каприза природы и чьего-то столь же легкомысленного поведения. Наверное, если бы он говорил об этом с психологом, ему бы объяснили и рассказали кучу всякой хрени, от комплекса неполноценности до прогрессирующей шизофрении. И договорились бы до того, что он, Китамура, до сиих пор так и не простил Вакабе ее смерти, ее выбора и ее ухода. Возможно, так оно и было на самом деле, но Ко никогда не разговаривал со школьным психологом. Ему еще в детстве хватило ума ограничится только горем и оставить в стороне откровенность и доверие. В общем, он никому и не подумал говорить, что для него Вакаба все еще жива, он все еще слышит ее голос, видит ее улыбку – пусть только во сне или этими странными лунными ночами… Этого хватало для того, чтобы идти дальше в ожидании, когда же можно будет снова быть вместе с ней.
А потом появился Азума Юхей, и мирок Ко снова разлетелся на тысячи больно ранящих осколков.
Зачем он приходил в комнату Китамуры ночами? Зачем охранял его сны от страхов и призраков? Зачем приучил к теплу своих рук, к своему дыханию, своему молчаливому присутствию? И теперь Китамура все отчетливее понимал, что теперь уже не может спать без этого, не может обходиться. Словно наркоман, без дозы дури. В какой момент Азума превратился для него в наркотик? В снотворное, без которого невозможно спать? Китамура и не спал. Почти. Прерывистые, беспокойные кусочки сна не считаются, потому что стоило ему прикорнуть – и спустя самое большее полчаса он просыпался от очередного кошмара.
Он звал Вакабу, но она больше не могла ему помочь. Или не хотела. Китамура считал, что это – правильно, ведь это именно он предал любимую. Он вообще считал, что заслужил все происходящее. Он – заслужил, а вот Вака-чан – нет. Она должна была остаться жить, должна была. И почти забытая в силу привычки боль вспыхивала с новой силой, и все чаще Китамуре начинало казаться, что он окончательно сходит с ума. Он видел Вакабу везде – в каждой девушке, в каждом оконном стекле или зеркале, и в каждом звуке ему чудился ее голос. Обвиняющий, презрительный, гневный. Все правильно, она и должна презирать и ненавидеть его.
Предатель. Подлец. Трус.
Сложнее всего было выдерживать темп очередного сезона игр, начавшегося не так давно. Действительно, сложно. Усталость, нервное истощение и абсолютная неуверенность в собственных силах, а точнее – уверенность в отсутствии таковых. Вот и все, и дни сливались в сплошную серую полосу, и не вписаться бы в очередной поворот, чтобы больше уже ни о чем не думать, не вспоминать и не пытаться понять, что же такое происходит, что выдирает из привычного покоя с корнем, с болью до рвоты, со слезами до тихих всхлипов в мокрую уже насквозь подушку. Он не плакал так, даже когда умерла Вакаба. Он никогда так не плакал.
На смену покою приходили одиночество и боль. Наверное, он снова учился чувствовать, но он не хотел этого, а чувства все равно проламывали все барьеры, сметали давно забытой волной противоречий, и удержаться на плаву никак не получалось.
В какой-то момент Китамура осознал, что так больше не может продолжаться. Что он не сможет выдержать эту боль, это одиночество и эту ненависть к себе самому. Раньше не было ненависти, а боль и одиночество смягчались покоем и присутствием Ваки-чан, пусть и всего лишь в сердце. Теперь же даже этой амортизации больше не было. И время стремительно летело вперед, отсчитывая оставшиеся до персонального катарсиса минуты. Родители хотели положить его в больницу на какое-то обследование, особенно после того, как Китамура стал терять сознание от все той же усталости и отсутствия какого бы то ни было аппетита, но он сумел как-то убедить их, что все в порядке, что он просто много тренируется – матчи же, - а есть просто с одноклассниками. Но долго так продолжаться не могло.
Когда Ко выключился в очередной раз в каком-то сквере, прохожие вызвали скорую.
Когда Китамура очнулся, опутанный проводами, то долго смотрел в потолок, не обращая внимание на окружение. Он так надеялся, что в этот раз сможет увидеть ее, остаться с ней подольше, объяснить и попросить вернуться. Но, видимо, не судьба. Он никогда ее больше не увидит. Никогда. Нигде. Потому что теперь ее больше нет, и это – навсегда. Этого не изменить уже.
Китамура ощутил, как осторожные пальцы касаются щеки, стирая слезы – он плакал?! – и пальцы эти были теплыми и чуть шершавыми от мозолей.
- Не надо, - тихий знакомый голос. – Не надо. Ты еще встретишься с ней. Не торопись.
- Азума, - Ко сам не узнал своего голоса, настолько он был жалким.
- Да, - спокойное тепло, а пальцы все также гладили щеку, осторожно и бережно. И Китамура перевел взгляд на сидящего рядом с кроватью парня, чтобы встретить знакомый темно-синий взгляд. Юхей убрал руку и теперь просто сидел рядом. – Скоро приедет твоя мать, она за вещами поехала. Попросила меня посидеть с тобой.
- А ты…?
- Я был в учительской, когда в школу позвонили. Так что приехал сразу же, вместе с учителем. Ты напугал всех, Китамура.
- Прости.
- Не стоит. Ты же не чувствуешь вины.
- Нет. Это инерция.
- Знаю. Ты вообще живешь по инерции. Но это твое дело. Просто не стоит лицемерить.
- Это называется вежливостью.
- Нет, - Юхей покачал головой, - это называется лицемерием, Китамура. И страхом. Но не думаю, что стоит это обсуждать. Тем более сейчас. Тебе нужно отдохнуть. Поспи.
- Я не могу уснуть.
- Я посижу рядом. Засыпай.
Юхей протянул руку, вновь касаясь лица Китамуры, и такое настоящее, живое тепло его ладони не оставило сил сопротивляться. И глаза закрылись сами собой, и сон накрыл легким одеялом, принося столь долгожданный покой. А когда Ко проснулся, Юхея уже не было рядом. Дежурная медсестра сообщила, что проспал Китамура без малого сутки, и должен задержаться в больнице для анализов и нескольких процедур. Питчер кивнул и снова перевел взгляд на потолок. В потолке не было ничего необычного, но надо же было ему куда-то смотреть.
Все было в смятении. Зачем приходил Азума? Он волновался? За него? Вопросы кружились в водовороте сознания так быстро, что не позволяли найти ответы на них. Китамура давно знал, что отбивающий хочет его – иначе зачем бы ему каждую ночь приходить в чужую комнату, сидеть рядом, быть столь внимательным и заботливым? И Ко готов был это дать Азуме, чтобы тот успокоился и отстал. Но только ли дело в физиологии? Только ли?
Ко не хотел признавать, но тепло Азумы, его забота – это было приятно, да и необходимо уже. И ничего поделать с этим не получалось. Рядом с Юхеем Китамура чувствовал себя также, как когда-то рядом с Вакабой: не то чтобы спокойно, скорее странно. Необычно. Изменчиво. Но они были разными, и дело было даже не в вопросах пола. Дело было в сущности. Вака-чан была веселым ручейком, звенящим между корней деревьев в теплом и солнечном летнем лесу. Азума…он напоминал ветер, который может быть теплым и ласковым, но который так легко может смести все, что стоит на его пути. Ураган, разрушающий без жалости все…все. Ураган, в котором Китамура чувствовал себя песчинкой, просто маленькой песчинкой застывшего камешка. И эта стихия, эта непредсказуемость, в отличие от тепла Вакабы, пугали до дрожи. И были необходимы, как может быть необходим воздух. Без Азумы было пусто.
А Азума не приходил больше, словно, убедившись в безопасности Китамуры, забыл о нем напрочь. Зато вся остальная команда приходила, и Аканэ приходила, и Цукишимы приходили, даже старший брат Юхея приходил – а сам Юхей нет. Китамура не то, чтобы волновался… просто это было неправильно. А когда его выписали, наконец, прописав кучу лекарств и изрядно перепугав родителей внушительным перечислением всяких последствий их неприема. Самому Ко было все равно: на него напала какая-то странная апатия. Он двигался потому, что так было надо. Отвечал на вопросы. Ел, не чувствуя вкуса. Послушно лежал, когда говорили отдохнуть. Пытался спать – не получалось без снотворного. Он даже не думал уже. Единственными оставшимися у него чувствами были одиночество, боль и тоска. Он сам не знал, по кому из двоих он тоскует – по Вакабе или Юхею. Это было неважным. Потому что все равно никого из них не было и не могло быть рядом. Да он и не хотел этого уже. Он ничего не хотел.
Наверное, он просто наконец-то долетел до дна этой пропасти.
- Китамура, - тихий голос кажется продолжением полусна, полубреда, в котором проходили последние дни. Почти неделя подобного состояния, которое как-то удавалось не слишком демонстрировать. Вот только питчер из него теперь был никакой, но это тоже было неважным. Он играл ради Вакабы – ради ее последнего желания, последней мечты. Теперь игра утратила смысл, как и все остальное. Так что Ко привычно оборачивается с обычной маской, которая тут же дает трещину, когда до Ко доходит, кто его зовет. Китамура уже не слишком различает, реален ли Юхей или просто очередной призрак, рожденный его сознанием. Поэтому он просто кивает и вновь возвращается к домашнему заданию. Какая разница? Но вздрагивает, когда две ладони ложатся на плечи – такие теплые, такие реальные. Эти ладони настойчиво заставляют откинуться назад, и Ко удобно прислоняется затылком к настоящему, реальному Азуме. И улыбается – совсем чуть-чуть, уголками губ.
- Ты уходишь все дальше, - печаль в голосе Юхея тоже реальна, и Китамура впервые думает о том, что, наверное, причиняет Азуме боль. Или это только кажется. Ко не знает, сейчас ему просто спокойно. Он впитывает тепло Юхея, и наслаждается каждым мигом, вновь путая реальность с чем-то другим.
- Ты уходишь, - повторяет Азума, и ладони на плечах Китамуры сжимаются сильнее, будто стремясь удержать, не отпустить никуда. И Ко накрывает их своими ладонями, желая успокоить и поддержать свой ветер, рушащий миры и погребающий под обломками этих миров бессчетное количество песчинок.
- Останься, - просит Азума, почти безнадежно. Он не надеется достучаться до любимого человека, больше уже не надеется. Он вообще ни на что уже не надеется. Но видеть, как день за днем самый дорогой человек все ближе к безумию и дальше от него, он не может. Азума знает, что ничем иным это закончится и не могло, раньше или позже, но Китамура ступил бы на эту тропу, вот только стоять в стороне и ничего не делать Юхей не мог. Просто потому что. Потому он и пришел, и родители Ко его пустили. В их глазах были безнадежность и надежда одновременно, и Юхей только кивнул в ответ на эти взгляды. Он попытается. Он сделает все возможное.
- Останься, Ко…
Азума наклоняется ближе и касается губами волос любимого, едва ощутимо. Нежно. Ко запрокидывает лицо, подставляясь под эту ласку, не открывая глаз. Просто позволяя, но сейчас Азуме достаточно и этого. Он отпускает плечи любимого и опускается перед ним на колени, протягивая руки и беря родное лицо в ладони. Он не многое умеет, он боится и смущается – но все это неважно в сравнении с тем, что стоит на кону. И потому Юхей не раздумывает и не колеблется, и все получается так, как получается. Скомкано, быстро и до безумия нежно. Легкие поцелуи, неторопливая ласка – Азума не спешит, все, чего он хочет – доставить удовольствие этому невозможному, вихрастому существу. Он экспериментирует, добиваясь отклика от почти не откликающегося Китамуры, настойчивостью и терпением вырывая сначала тихий вздох, а затем и столь же тихие стоны. На пробу гладит, целует – он не знает, как правильно, и потому делает так, как считает нужным. И сам сгорает в огне, не понимая, как у него получается сдерживаться. Но как-то же получается, хотя это стоит огромных усилий. Настолько, что дрожат руки и отчаянно колотится о ребра сердце. И Юхей шепчет, какой Ко красивый, какой живой – и должен таким оставаться, потому что нужен и важен таким, какой есть. И этот шепот, перемежаемый с поцелуями и тяжелым дыханием двоих, и нежность, и осторожность первого слияния, и его боль – это было то, чего Азума никогда не ждал, о чем он даже мечтать себе запрещал. И надежда, огромная, как мир – надежда на это вот чудо. Чудо, которое позволит любимому человеку – пусть и не сразу – выкарабкаться, встать на ноги и идти – рядом. Навсегда – рядом.
И после, когда они лежали вместе, и Юхей прижимал к себе любимого, отдыхая от того накала страсти, который отгорел лишь недавно, он снова попросил тихонько:
- Останься, Ко. Останься со мной. Не уходи.
Китамура не ответил ничего. Его голова так естественно и уютно лежала на плече Азумы, и дыхание щекотало кожу Юхея, и оно было спокойным и глубоким. Ко спал, и отбивающий позволил себе горькую улыбку, адресованную в никуда. Улыбку, предназначенную маленькой мертвой девочке, весело улыбающейся со старого фото.
«Ты не сможешь победить. Я не отдам его тебе. Никогда».
В отличие от нее, у Ко, как и у Юхея, было еще много времени. Они оба еще найдут свой путь в этой жизни. Возможно, он разведет их, но здесь и сейчас они были вместе. И Юхей сделает все, чтобы Китамура Ко снова понял, что счастье, любовь и нежности – они не умерли вместе с его любимой, а остаются в нем самом. Чтобы он снова научился быть живым. И однажды нашел в этом мире себя самого.
А пока он спал в кольце его рук, и для Азумы Юхея не было в мире большего счастья.
Конец.
Автор: Старый змейсс
Фэндом: Cross Game
Персонажи: Азума Юхей/Китамура Ко
Жанр: виньетка, ангст
Дисклеймер: отказ от прав.
Предупреждения: ООС персонажей, Ау относительно событий аниме.
Размещение: с согласия автора
От автора: закончен.
Условно часть первая.
читать дальшеКогда все меняется, Юхей не успевает заметить. Просто в какой-то момент все становится неуловимо иначе - словно время обратилось вспять, поправ основополагающие законы этого мира. Быть может, дело в этой странной девушке, так похожей на давным-давно погибшую любовь. Сердце Китамуры похоронено вместе с ней, и когда появляется Аканэ, что он чувствует? Его лицо не меняется, лишь дрожат ресницы, да чуть плотнее сжимаются губы при взгляде на нее. Никто не замечает, а вот Азума замечает. И словно режет что-то в душе, болью по обнаженным нервам, наотмашь – эти сжатые губы и спокойные глаза. И такая вежливая, такая насквозь фальшивая улыбка. И хочется вытрясти из него всю душу, выбить то, что от этой самой души осталось – и забрать себе, спрятав от всего мира. Юхей и не подозревал даже, что может быть таким жадным, – а вот поди ж ты! А Ко словно оживает, даже улыбается иногда искренне, и выть от этого Азуме хочется в голос. Но все равно ведь приходит ночами, и по-прежнему сидит рядом, слушая тихое дыхание. Или осторожно стирает пот с искаженного лица во время очередного кошмара. И, ненавидя, ревнуя и злясь, отчаянно надеется, что она, эта девочка, так похожая на Вакабу, сможет вернуть Ко утраченное сердце и погибшие чувства. И, быть может, подарить счастье, о котором Китамура тоже забыл давным-давно. Счастье просто жить, радуясь каждому прожитому дню.
Питчер больше не избегает четвертого отбивающего, а Юхей больше не пытается вызвать Китамуру на разговор. Ему не хочется признавать, но он все больше убеждается, что Аоба, эта пацанка, абсолютно права - бесполезно. По крайней мере, для него, Азумы Юхея. Но он остается рядом - просто рядом, потому что эта девочка - это не Вакаба, и рано или поздно, Китамуре придется принять эту истину как данность. И тогда...кто скажет, что случиться тогда?
Юхей не знает, но ему кажется, что даже Ко может сломаться, и тогда... В конце концов, всегда нужно пользоваться ошибками противника. И в этой игре с с призраком лучший отбивающий команды не собирается упускать шансов, предоставляемых судьбой. Пусть и не совсем честных шансов.
Юхей даже не подозревал, что в этой войне сможет найти такого сильного и понимающего союзника. Аканэ нравился Китамура Ко, и Азума мог бы даже злится и ревновать - он и злился, и ревновал, на самом деле - если бы не то обстоятельство, что гордая и честная, Аканэ не желала вписываться в отведенные ей Китамурой рамки. Нет, эта девочка раз за разом проявляла недюжинные такт и силу, сопротивляясь любым попыткам сравнения. Раз за разом она ухитрялась буквально ткнуть Ко носом в то, что она - не Вакаба. Что она - это она, личность самом по себе, а не обретший плоть призрак. Она исподволь приучала питчера к этой мысли, делая то, чего никак не мог добиться Юхей.
А Ко стали чаще снится кошмары. Вакаба не желала отпускать его, и Азума совсем перестал спать этими жуткими для него ночами, проводя их в комнате Китамуры и каким-то чудом успевая слинять оттуда до пробуждения самого хозяина комнаты. Иногда он подумывал выкрасть втихую все, что связано с Вакабой, но каждый раз останавливал себя. Ко должен был справиться с этим, и забвение никогда не было выходом. Да оно и невозможно было, по большому счету. Это Азума Юхей знал на собственной шкуре.
апофеозом стал их поход в театр. Точнее, не их, конечно, а Китамуры и Аканэ-тян. По возвращению Ко был даже молчаливей обычного, и все было бы хорошо, если бы Азума не видел прячущийся за ресницами потемневший взгляд и еще легкое дрожание рук, держащих стакан. Видимо, родители Ко тоже заметили эти признаки, потому что у них нашлись какие-то дела в магазине, а госпожа Китамура, уходя, слегка взъерошила Юхею волосы. Такого он вообще-то никому не позволял, кроме брата, но сейчас он принял эту молчаливую просьбу о помощи. Он вообще каким-то образом ухитрился найти общий язык с госпожой Китамурой и - да, вероятно почти сдружится с этой мудрой женщиной.
- Эй, Китамура, - осторожно, на пробу.
А в ответом - только молчание. Молчание и тишина. Ко словно не слышит, он похож на застывшую фигуру статуей самому себе. И словно не видит ничего вокруг. Или видит что-то, что недоступно чужому взгляду. Как часто Азуме в голову приходила мысль, что с такими проблемами место не в бейсбольной команде, а в психушке? Впрочем, у каждого есть свои проблемы. У Юхея они тоже есть, и не столь уж малые. Одна из этих самых проблем сейчас застыла посреди кухни. Зовут проблему Китамура Ко и решаться она не собирается, видимо. Словно в стены непрошибаемые бьешься. И снова, и снова, и снова... И одна радость: что все же тоньше становятся эти стены. Но сколько же времени порой уходит на то, чтобы исправить последствия всего лишь одного дня этой чертовой жизни...
- Китамура, - снова зовет Юхей и снова не получает ответа. Ко кажется воплощением статичности, застывшей в янтарном слитке прошлого мошкой. Азуме не хочется смотреть на него вот такого, но он не отворачивается и даже не думает не пытаться. Он не считает возможным оставить Ко сейчас в одиночестве. Хотя бы потому, что тогда этот парень никогда не выберется из прозрачной желтизны давно покойного прошлого. И Юхей снова зовет, и снова, и встряхивает Китамуру, предварительно отобрав у того стакан. И добивается ведь того, что питчер вскидывает глаза, и его взгляд кажется Юхею таким пустым-пустым - почти как взгляд брата после травмы. Смерти, они разные бывают. Это Азума тоже уже знает.
Но пустота во взгляде Ко не абсолютна, она наполнена чем-то темным, страшным - словно туманные вихри, за которыми прячется дно пропасти. А ты стоишь на краю, и смотришь вниз, и не знаешь, то ли тебе прыгать туда с головой, то ли развернуться и уйти. Потому что в какой-то момент охватывает безнадежное отчаянье, а еще - тупая усталость, и понимаешь, что достучатся, поймать, не дать упасть и вытащить из этой пропасти живого пока еще Китамуру - бесполезное занятие. Его даже не видно, его самого. И все больше кажется, что его и нет уже вовсе, а это все - только проклятый богами призрак маленькой девочки, эгоистичной, как и все дети. Девочки, которая не желает отпускать то, что считает своим.
Юхей сжимает кулаки и бьет. Не раздумывая, не целясь и не сожалея ни о чем. И Азуме кажется, что он бьет Вакабу, особенно когда Китамура не сопротивляется. И Юхей бьет снова, и снова, и снова, и в каждом его ударе - отчаянье и боль. Собственные.
Ко не сопротивляется, и от этого ярость Азумы только растет.
Когда все проходит, с глаз словно спадает пелена. А еще болят руки, и первой приходит мысль о том, что играть он теперь не сможет еще долго. Просто не удержит биту как следует. Второй мыслью приходит мысль о Китамуре. Тот сидит, опираясь спиной о стену, и лицо его - в крови и синяках. Кровь, судя по всему, не только самого Китамуры. А еще Ко усмехается, и эта усмешка почему-то пугает Юхея больше всего. Потому что ее не должно было быть. А Ко продолжает усмехаться. и спрашивает хрипло, сплевывая на пол кровь из разбитого рта:
- Полегчало?
И тикают часы, отсчитывая бесконечный бег минут. Бег в никуда.
- Нет. Но тебя ведь не волнует.
Азума отворачивается и включает воду. Холодная, она обжигает израненные костяшки, но парню абсолютно все равно. Опустошение - именно так можно назвать его ощущения, они все сводятся к этому опустошению. И еще к безмерной усталости. но Юхей все равно продолжает двигаться. Он не заставляет себя, он действует на автомате, а мозг почти не воспринимает действительность. И мир состоит из простейших действий.
Найти миску.
Налить холодной воды.
Взять тряпку.
Подойти к Ко.
Опуститься рядом с ним на пол.
Намочить тряпку.
Осторожно стирать кровь.
Просто набор просто действий. Но даже сейчас Юхей действует мягко и осторожно, и не до конца понимает, что же на него такое нашло всего лишь несколько минут назад, а Ко сидит и не протестует, позволяя позаботиться о себе. И Азуме это кажется таким странным, таким неестественным, что хочется снвоа встряхнуть этого обормота за шкирку, словно нашкодившего котенка, и ткнуть - словно того же котенка - носом в поступки и слова, чтобы дошло раз и навсегда. Юхей понимает, что это невозможно, но ему все равно хочется. А он вместо этого продолжает смывать кровь с лица Ко осторожными касаниями, и постепенно усмешка Китамуры исчезает, словно вместе с кровью Юхей смыл и ее заодно. И в какой-то момент сильные пальцы сжимают запястье отбивающего, и спокойный голос Китамуры спрашивает:
- Зачем?
И Азума понимает, что ответить ему, в общем-то, нечего на этот простой и вполне естественный вопрос. Вот только он не уверен, почему ему нечего сказать. Очень хочется сказать, что это все из-за спокойно-равнодушного тона питчера, но Юхей достаточно честен перед самим собой, чтобы не пытаться сваливать это на другого. тем более на самого Ко. И потому он просто пожимает плечами. И ничего не говорит, а Ко больше ничего не спрашивает, но взгляд питчера больше не напоминает бездонную пропасть. И это для Азумы в данный конкретный момент является лучшей наградой.
Ко чувствовал, как что-то меняется. Словно его захлестывала полноводная река, и он тонул в ней, и нехватало воздуха и сил, чтобы выплыть на поверхность. Он тонул, тонул, тонул в этой воде, и вода была кругом... А потом он просыпался, и неизменно чувствовал неуловимую тень присутствия постороннего, ставшего уже почти близким - насколько это определение подходило к людям. от этого становилось необъяснимо легче, но само это присутствие раз за разом порождало волну, захлестывающую его с головой. Утягивающую на дно.
Огромную волну чего-то нового. Пугающего. Непонятного.
Точнее, Китамура понимал - что это. Такое с ним уже было. Точнее, что-то похожее. Когда один человек становился важнее всего мира, заменяя его собой. Хотя в тот раз, с Вакой-чан, все было совсем по-другому. Возможно, так было лишь в силу их возраста, но так было, и эту необходимость, эту тягу Китамура Ко не спутал бы ни с чем другим.
Он привык к присутствию Юхея в своей жизни. Он привык - и теперь оно было ему необходимо.
И от этого было так погано на душе, что хотелось разом со всем закончить - потому что все отчетливее Ко понимал: он предал Вакабу. Предал осознано и безусловно. И этого уже не изменить и не исправить. Он предал ее дважды, на самом деле. И Юхей был первым. И как же просто было бы винить во всем четвертого беттера, но это было бы нечетно. Потому что в первую очередь виновен был сам Китамура - его слабость. И уж тем более не виновата была Аканэ-тян в том, что именно в ней воплотилось все то, что снилось ночами, сводя сума бессилием одиночества по утрам, впитываясь св подушку слезами, о которых вряд ли было известно хоть кому-то. Она была так похожа... И это была не она.
Боль разрывала изнутри, почти как тогда, когда он гулял по чертовому летнему фестивалю один, словно поминки справляя. Впрочем, он их и справлял, вот только показать Каке-чан, что он счастлив и весел - не получилось тогда. Зато теперь получилось. Он смеялся, шутил и слушал рассказы о детстве девочки с лицом Вакабы, с ее характером и улыбкой. И думал о том, что вот сейчас бы остановить время - или сердце свое остановить, чтобы не билось, с каждым ударом предавая любимую девушку. А еще он думал, что, вероятно, все это заслужил - потому что нельзя было иначе, и даже умереть было нельзя. Да тогда, в детстве, он даже и не думал об этом.
Он и сейчас почти не думал о подобном. Это было бы трусостью. Вакаба была с ним, она жила в его сердце, мыслях и делах, она все еще верила в него и надеялась на него, и мечтала вместе с ним - и он воплощал эти мечты в жизнь, реальную и такую нереальную - без нее.
А потом появился Азума Юхей, и все словно рухнуло в одночасье. Как редко он видел теперь улыбку Вакабы ночами! И от этого становилось только лишь еще больнее. Впрочем, он хорошо научился скрывать собственные чувства. И лишь два человека видели его насквозь: Азума и Аканэ. И это почему-то лишало привычного равновесия, раз за разом заставляя испытывать почти забытые чувства из далекого теперь детства.
Когда Азума избил его, Ко был даже рад этому. Впервые, наверное, он осознал, насколько проще становится, когда боль физическая заглушает то, что происходит внутри. Когда за тебя решают, а ты не решаешь ничего - не потому, что не можешь. Потому что не хочешь. Потому для того, чтобы что-то хотеть - нужно иметь желания и стремления, а они рождают будущее, которого Ко не видел. Он лишь недавно начал сознавать, что его жизнь прерывается двадцатилетием Ваки-чан - потому что дальше не продолжался маленький вишлист, и Ко просто не знал, что ему делать дальше. Сейчас ему было семнадцать. Оставалось три года. А что потом?
Он никогда не задумывался, просто плывя по течению. И когда Аканэ-чан спросила его об этом, Китамура ответить не смог. Художница промолчала тогда, только глаза ее стали вдруг грустными и темными, а через неделю она принесла ему в подарок небольшую картину. С картины улыбалась женщина лет тридцати, абсолютно не похожая ни на кого из знакомых Китамуры. Женщина обнимала пару детишек, а рядом... Наверное, это был сам Ко. Он не знал. Он просто поблагодарил юную художницу и засунул картину подальше.
А ночью он снова чувствовал это присутствие. Словно Вакаба вновь была рядом. Словно и не уходила никуда.
Словно не сердилась на него. И он звал ее, так отчаянно звал, и это ее теплые, ласковые руки стирали с его лба капельки воды, удерживали на плаву, не давая окончательно утонуть в этой темной, холодной и страшной водной пучине.
Как же он ненавидел это имя. Такое простое, такое распространенное имя. Ненавидел до дрожи, до желания уничтожить саму память о ней – чтобы сразу, навсегда – в пыль, в порошок, в прах, которым она и являлась. Чтобы больше не было ее нигде, никогда. И эта ненависть, черная, слепая, не рассуждающая ненависть, накрывала с головой, заставляя задыхаться от беззвучных рыданий. Но руки не дрожали, когда стирали пот очередного кошмара со лба Китамуры, перебирали и гладили волосы, плотнее укрывали одеялом. Не дрожали руки, не закрывались глаза, ни единого звука не слетало с губ. Молчаливая забота – и только это было возможно. Юхей знал, что возможно только это, но как же ему хотелось верить, что нет ничего невозможного. Тяжело расставаться с детскими наивными иллюзиями, а лишь взявшись за эту непростую задачку Азума вновь начал осознавать себя ребенком. Беспомощным и бесполезным там, где и взрослые часто столь же беспомощны и бесполезны. Но тогда какая между ними разница?
Эти ночи были для Юхея одновременно и кошмаром и удовольствием. Как часто ему казалось, что он постепенно превращается в мазохиста, получая удовольствие от того, что сидит и слушает, как любимый им человек отчаянно и безнадежно зовет давно умершую любовь. Не его – другую.
Азума никуда не уходил. Если Ко бросит даже он, то Китамура просто не сможет выжить. Именно Китамура, а не бледная тень Вакабы, которой он пытался все эти годы стать. Не получалось. Не позволит. Он, Юхей, не позволит.
Но ночи без сна, приправленные тренировками, не проходят просто так. И однажды Азума просто не выдержал – уснул, опустив голову на край кровати Китамуры, затихшего после очередного кошмара. Уснул, позорно проиграв усталости собственного организма, измотанного последними неделями почти полного отсутствия сна. Уснул в его комнате, а проснувшись утром, увидел одеяло, укрывающее плечи, и солнце, вовсю проглядывающее из-за штор, и не увидел – Китамуры Ко. Видимо, тот ушел в школу, потому что время было уже за полдень, и занятия были в самом разгаре. А его, видимо, не стали будить.
Азуме было стыдно. За свою недавнюю вспышку, за гнев и ненависть, за эту вот слабость было стыдно. И стыдно было, прежде всего, перед собою самим. Это он должен заботиться о Китамуре, не наоборот. Но… почему-то эта мысль казалась странной, не правильной. Быть может, потому что Ко был и оставался парнем, или даже скорее мужчиной, сильным, умным и вполне способным о себе позаботиться самостоятельно. Но почему и когда Азума забыл об этом? Почему и когда он стал воспринимать Китамуру Ко по-другому?
У Юхея не было других ответов, кроме понимания: это было оскорбительно по отношению к Китамуре.
По крайней мере, сам бы Юхей оскорбился смертельно.
Значит, следовало изменить прежде всего собственное к проблеме отношение. Но как? Ради всех богов, как это можно было сделать? Как пробиться, дозваться, докричаться до почти мертвого сердца, в котором стыл лишь пепел разбитых надежд и иллюзий, да едва тлели под ним угольки погибшей любви? Какими словами, каким отношением?
Да никаким. Бесполезно.
Наверное, он жалок. По крайней мере, Юхей себя сейчас именно так и чувствовал – жалко. Сидел в чужой комнате, уткнувшись носом в чужое одеяло, и думал о том, что все его усилия – просто безнадежные попытки пойманной рыбы вернуться в реку. Никуда не упрыгаешь, крепко держат. Так крепко, что хоть все жилы порви – не сорвешься. И выхода нет, совсем нет. А перестать биться – и сожрет эта чертова жизнь не только тебя, но и его – того самого, ради которого все это и начиналось.
Наверное, это и есть взросление. Когда в какой-то момент понимаешь, что мечты никогда не сбываются, а чудеса никогда не прячутся в шкафу или за углом. Чудес вообще не бывает. В принципе. Когда уходят детские наивные грезы, детская наивная вера в добро, справедливость и доброту всего мира – вот тогда на смену им приходит реальность, живущая совсем по другим законам. Именно тогда человек становится взрослым. И физический возраст здесь не играет роли.
В голове у Азумы царил бардак, абсолютный и бесконечный, как космические просторы. Хотя по большому счету все было просто – он банально не знал, что же делать дальше. Что именно еще ему сделать? Или – не делать? Просто взять, и все бросить? Переехать куда-нибудь в другое место – и попытаться забыть. Забыть эти глаза, эти губы, эту редкую искреннюю улыбку, эти потрясающие по красоте и силе подачи – все забыть. И пытаться жить дальше, воя от тоски по несбывшемуся и презирая себя за слабость. За побег от реальности. И за то, что испугался.
Вечно бежать от себя? Нет.
Вечно бежать от реальности? Тоже нет.
Никогда, больше никогда. Но тогда…
- Проснулся? Придурок ты все-таки.
- Китамура?
- А ты кого-то другого ждал? Проспал и учебу и тренировку, с чем тебя и поздравляю, - Ко стянул потную майку и полез рыться в шкафу, а Юхей сидел и смотрел ему в спину. И не знал, что сказать. Впрочем, эту проблему решил за нег сам Ко.
- Азума, послушай, - голос питчера был приглушен, раскопки шкафа он прекратил, но обратно не высунулся. – Перестань так делать. Пожалуйста.
- Как? – А внутри замерла тонкая-тонкая струна, зазвенела, напрягаясь. Пропасть. Это была просто пропасть. Та самая, в которую невозможно не упасть.
- Перестань приходить ночами. Ты не поможешь ни мне, ни себе.
- А если не перестану? – Отпираться Юхей не стал. Не имела смысла, да и не привело бы ни к чему хорошему. Даже сбить с толку бы не получилось. – Я хочу помочь.
- Мне не нужна помощь, Азума. Со мной все в порядке, - Китамура выбрался из шкафа и теперь смотрел на Юхея своими невозможными глазами, и этот взгляд до костей пронизывал, словно рентгеновские лучи. Такой внимательный, такой пристальный. Такой испытующе-требовательный, что Юхей просто не выдержал.
- Черта с два с тобой в порядке, Китамура! Ты… - на этом слова почему-то закончились. Да, не был Юхей мастером разговоры разговаривать. Зато действовать умел. Подняться с пола было делом нескольких секунд, и приблизиться тоже, и впечатать его в стенку, и поцеловать – неумело так, совсем неумело, просто прижавшись губами к губам. Но все равно решительно.
И отпускать Китамуру Азума не собирался. Пока не дойдет.
А тот и не думал вырываться – замер, вжимаясь спиной в ту же самую стену, растерянный такой. А может, и не растерянность это была, а другое что-то. Азуме, честно говоря, пофигу было уже. Главное – донести, показать, объяснить то, что словами не выразить, не передать не получалось. И губами скользнуть по лицу – по щекам, скулам, носу, лбу, подбородку. Беспорядочными поцелуями, нехитрой лаской. И отстранится, чтобы взять это лицо в ладони, осторожно так, чтобы в глаза заглянуть, не позволяя отводить их. И попробовать снова:
- Ко, послушай, я…
И получить в ответ пустое и тихое:
- Да знаю я все, Юхей. Думаешь, незаметно? Черта с два. Не могу я…не получается. Прости.
И тень горечи в этих словах – лишь отражение боли внутри. Но Азума Юхей усмехается, отпуская того, кто не желает ничего понимать. Разжимая руки. Бесполезно. Действительно, бесполезно.
- Прости, - ответные слова, в которых нет ни тени горечи, боли или грусти. Просто слова. Ничего больше.
Юхей уезжает в тот же день. Брат при встрече не говорит ни слова, но явно что-то чувствует, и весь переезд занимает от силы часа три. Китамуру Юхей не видит, да и не стремится. Внутри растет та самая безнадежная пустота, которую он так часто видел в родных глазах, и ему уже ничего не хочется, а тем более ему не хочется спасения.
Зато он видит Китамуру на занятиях, да и в бейсбольном клубе тоже, но это ничего не значит. Они словно и не знакомы друг с другом, они почти не общаются, и команда быстро понимает, что что-то произошло. Но ни Ко, ни сам Юхей не собираются делиться информацией, так что расспросы быстро сходят на нет.
Как ни странно, вновь сводит их вместе Аканэ. Узнав о ее болезни и о том, что ей предстоит серьезная операция, Юхей мгновенно понимает, чем это грозит их питчеру. Еще раз пережить смерть Вакабы – это слишком даже для Китамуры, а Аканэ для Ко – это тень его любимой. Тень, которая не желает быть тенью, в этом Юхей тоже уже давно успел убедиться.
Он обнаруживает себя в больнице раньше, чем успевает подумать, стоит ли вообще туда соваться. Наверное, он слишком привык заботиться о Ко, настолько, что это превратилось в инстинкт и потребность одновременно. И даже теперь это ими же и осталось. Впрочем, прошло не так много времени – всего-то месяц – хотя самому Азуме месяц этот показался лет за десять. Но не это было важным. Самым важным для него был и оставался Ко…
Тот самый Ко, который сидел сейчас под дверью палаты, опустив голову и ссутулившись. В одиночестве. А рядом лежал маленький букетик цветов. У Азумы сердце сжалось от этой картины, от предчувствия дурного и от взгляда, которым скользнул по нему Китамура, когда Юхей плюхнулся рядом.
- Как она?
- Жить будет. А с операцией неизвестно. Шансы пятьдесят на пятьдесят.
- Все получится. Она сильная.
- Да. А ты тут зачем?
- Просто. Красивые цветы. Ей?
- Ну да. Положено же, вроде.
- Так чего не идешь?
- Там Акаиши.
- Уверен?
- Да. Не стоит им мешать. Зайду в другой раз.
- Китамура…
- Не надо, Азума. Все нормально. Акаиши заслужил счастье, а Аканэ-чан – не Вакаба. И никогда ей не была. И никогда не станет. Так что все правильно. И получилось ведь как нельзя лучше.
- А ты?
- В смысле? Я собираюсь готовиться к следующей игре. Кажется, нашему бравому капитану будет несколько не до того.
- Снова убегаешь, Китамура?
- И не думал даже. Просто отвечаю на твой вопрос.
- Это не ответ.
- Это не тот ответ, который ты хочешь услышать. Но это – мой ответ, Азума. – Китамура вздохнул и поднялся. В больнице больше не было смысла оставаться. Цветы он выкинул в ближайшую мусорку. А Юхей следовал за ним. Просто потому, что не знал, что делать. Он в последнее время вообще не знал, что ему делать, а разойтись с Китамурой было сейчас выше его сил.
Они шли в молчании. Просто шли, плечом к плечу. Азуме казалось, что так и должно быть. Всегда.
- Ты все еще хочешь меня? – спокойный вопрос. Как о погоде спрашивает. А Юхей аж передернуло всего от этого тона. Он понимал, конечно, что Китамуре все равно, что он просто не чувствует ничего и ни к кому, но вот так…это было не правильно. Это было…оскорблением. Но Азума лишь сжал кулаки, смиряя и свой гнев, и свою гордость.
- Да, но это не имеет значения. Ты со всей определенностью дал мне понять невозможность подобного.
Китамура остановился, глядя в небо. А затем повернулся в спутнику и улыбнулся уголками губ. Впрочем, глаз улыбка не касалась.
- Если хочешь, можешь взять. Если тебе станет легче.
- Тебе все равно. – Утверждение, не вопрос. Так грустно.
- Да. Мне все равно.
- Ну и пошел ты со своей жалостью…в пень.
Азума развернулся на каблуках и ушел. Просто так. Потому что это было выше его сил. А еще потому, что ничего он не забыл. Ни ночей без сна, ни глубины взгляда, ни спокойного голоса. Такого родного, за прошедшее время, казалось бы, ставшего еще дороже. И слышать подобное было так тяжело. Потому что ничего не изменилось на самом деле. Никогда не изменится. Так больно…
Сколько времени прошло, Азума не считал. Вероятно, если бы не занятия и тренировки, он бы вообще перестал хоть как-то отмечать дни на календаре собственной жизни. После того разговора…все стало только хуже. Не, Юхей все понимал. И что Китамура такой, какой есть. И почему он стал таким. И что действительно хотел помочь хоть как-то. Но все это было пустыми оправданиями. Ко не хотел меняться и замечать, как меняется мир вокруг него, и именно это больше всего выводило Азуму из себя. Слова…что слова? Просто шелуха, глаза и жесты говорят гораздо больше, а уж поступки – тем паче.
Он не судил. Он просто пытался жить дальше. И порой ему даже удавалось убедить себя в том, что все получается как надо. Все получается. Но на самом деле он никогда не переставал присматривать за Китамурой – украдкой, случайными встречами, через общих знакомых-приятелей, даже через Аобу, с которой умудрился как-то найти общий язык и несколько сблизится. Удивительно: эта пацанка, так резко настроенная против Юхея ранее, после травмы стала почти нормальным человеком, и они часто разговаривали о разном. Она умудрялась вытягивать из него больше чем пару слов за пару часов, а он приносил ей цветы и фрукты, и сидел рядом, слушая негодующие монологи про Китамуру Ко. Аоба не спрашивала ничего, ничего не говорила и никак не комментировала происходящее. Но в не вовремя зашедшего Ко однажды полетела ваза с цветами, и лишь хорошая реакция спасла горе-питчера от серьезной травмы. Больше Ко старался в больнице с Юхеем не пересекаться.
Он вообще старался пересекаться с ним как можно меньше. Потому что именно Юхей был тем, что приносило перемены, а меняться Ко не хотел. Потому что изменения – какими бы они не были – означали расставание с Вакабой. Окончательное прощание. Точку. Но как же тогда она? Ведь у нее есть только он, он один – и никого больше уже не будет. Она не сможет улыбнуться, попрощаться и забыть его на следующий день, уже встречаясь с другим – как делало большинство его одноклассниц. Китамура презирал этих легкомысленных дур, не понимающих, как легко и просто в этом мире лишится всего, абсолютно всего – просто из-за каприза природы и чьего-то столь же легкомысленного поведения. Наверное, если бы он говорил об этом с психологом, ему бы объяснили и рассказали кучу всякой хрени, от комплекса неполноценности до прогрессирующей шизофрении. И договорились бы до того, что он, Китамура, до сиих пор так и не простил Вакабе ее смерти, ее выбора и ее ухода. Возможно, так оно и было на самом деле, но Ко никогда не разговаривал со школьным психологом. Ему еще в детстве хватило ума ограничится только горем и оставить в стороне откровенность и доверие. В общем, он никому и не подумал говорить, что для него Вакаба все еще жива, он все еще слышит ее голос, видит ее улыбку – пусть только во сне или этими странными лунными ночами… Этого хватало для того, чтобы идти дальше в ожидании, когда же можно будет снова быть вместе с ней.
А потом появился Азума Юхей, и мирок Ко снова разлетелся на тысячи больно ранящих осколков.
Зачем он приходил в комнату Китамуры ночами? Зачем охранял его сны от страхов и призраков? Зачем приучил к теплу своих рук, к своему дыханию, своему молчаливому присутствию? И теперь Китамура все отчетливее понимал, что теперь уже не может спать без этого, не может обходиться. Словно наркоман, без дозы дури. В какой момент Азума превратился для него в наркотик? В снотворное, без которого невозможно спать? Китамура и не спал. Почти. Прерывистые, беспокойные кусочки сна не считаются, потому что стоило ему прикорнуть – и спустя самое большее полчаса он просыпался от очередного кошмара.
Он звал Вакабу, но она больше не могла ему помочь. Или не хотела. Китамура считал, что это – правильно, ведь это именно он предал любимую. Он вообще считал, что заслужил все происходящее. Он – заслужил, а вот Вака-чан – нет. Она должна была остаться жить, должна была. И почти забытая в силу привычки боль вспыхивала с новой силой, и все чаще Китамуре начинало казаться, что он окончательно сходит с ума. Он видел Вакабу везде – в каждой девушке, в каждом оконном стекле или зеркале, и в каждом звуке ему чудился ее голос. Обвиняющий, презрительный, гневный. Все правильно, она и должна презирать и ненавидеть его.
Предатель. Подлец. Трус.
Сложнее всего было выдерживать темп очередного сезона игр, начавшегося не так давно. Действительно, сложно. Усталость, нервное истощение и абсолютная неуверенность в собственных силах, а точнее – уверенность в отсутствии таковых. Вот и все, и дни сливались в сплошную серую полосу, и не вписаться бы в очередной поворот, чтобы больше уже ни о чем не думать, не вспоминать и не пытаться понять, что же такое происходит, что выдирает из привычного покоя с корнем, с болью до рвоты, со слезами до тихих всхлипов в мокрую уже насквозь подушку. Он не плакал так, даже когда умерла Вакаба. Он никогда так не плакал.
На смену покою приходили одиночество и боль. Наверное, он снова учился чувствовать, но он не хотел этого, а чувства все равно проламывали все барьеры, сметали давно забытой волной противоречий, и удержаться на плаву никак не получалось.
В какой-то момент Китамура осознал, что так больше не может продолжаться. Что он не сможет выдержать эту боль, это одиночество и эту ненависть к себе самому. Раньше не было ненависти, а боль и одиночество смягчались покоем и присутствием Ваки-чан, пусть и всего лишь в сердце. Теперь же даже этой амортизации больше не было. И время стремительно летело вперед, отсчитывая оставшиеся до персонального катарсиса минуты. Родители хотели положить его в больницу на какое-то обследование, особенно после того, как Китамура стал терять сознание от все той же усталости и отсутствия какого бы то ни было аппетита, но он сумел как-то убедить их, что все в порядке, что он просто много тренируется – матчи же, - а есть просто с одноклассниками. Но долго так продолжаться не могло.
Когда Ко выключился в очередной раз в каком-то сквере, прохожие вызвали скорую.
Когда Китамура очнулся, опутанный проводами, то долго смотрел в потолок, не обращая внимание на окружение. Он так надеялся, что в этот раз сможет увидеть ее, остаться с ней подольше, объяснить и попросить вернуться. Но, видимо, не судьба. Он никогда ее больше не увидит. Никогда. Нигде. Потому что теперь ее больше нет, и это – навсегда. Этого не изменить уже.
Китамура ощутил, как осторожные пальцы касаются щеки, стирая слезы – он плакал?! – и пальцы эти были теплыми и чуть шершавыми от мозолей.
- Не надо, - тихий знакомый голос. – Не надо. Ты еще встретишься с ней. Не торопись.
- Азума, - Ко сам не узнал своего голоса, настолько он был жалким.
- Да, - спокойное тепло, а пальцы все также гладили щеку, осторожно и бережно. И Китамура перевел взгляд на сидящего рядом с кроватью парня, чтобы встретить знакомый темно-синий взгляд. Юхей убрал руку и теперь просто сидел рядом. – Скоро приедет твоя мать, она за вещами поехала. Попросила меня посидеть с тобой.
- А ты…?
- Я был в учительской, когда в школу позвонили. Так что приехал сразу же, вместе с учителем. Ты напугал всех, Китамура.
- Прости.
- Не стоит. Ты же не чувствуешь вины.
- Нет. Это инерция.
- Знаю. Ты вообще живешь по инерции. Но это твое дело. Просто не стоит лицемерить.
- Это называется вежливостью.
- Нет, - Юхей покачал головой, - это называется лицемерием, Китамура. И страхом. Но не думаю, что стоит это обсуждать. Тем более сейчас. Тебе нужно отдохнуть. Поспи.
- Я не могу уснуть.
- Я посижу рядом. Засыпай.
Юхей протянул руку, вновь касаясь лица Китамуры, и такое настоящее, живое тепло его ладони не оставило сил сопротивляться. И глаза закрылись сами собой, и сон накрыл легким одеялом, принося столь долгожданный покой. А когда Ко проснулся, Юхея уже не было рядом. Дежурная медсестра сообщила, что проспал Китамура без малого сутки, и должен задержаться в больнице для анализов и нескольких процедур. Питчер кивнул и снова перевел взгляд на потолок. В потолке не было ничего необычного, но надо же было ему куда-то смотреть.
Все было в смятении. Зачем приходил Азума? Он волновался? За него? Вопросы кружились в водовороте сознания так быстро, что не позволяли найти ответы на них. Китамура давно знал, что отбивающий хочет его – иначе зачем бы ему каждую ночь приходить в чужую комнату, сидеть рядом, быть столь внимательным и заботливым? И Ко готов был это дать Азуме, чтобы тот успокоился и отстал. Но только ли дело в физиологии? Только ли?
Ко не хотел признавать, но тепло Азумы, его забота – это было приятно, да и необходимо уже. И ничего поделать с этим не получалось. Рядом с Юхеем Китамура чувствовал себя также, как когда-то рядом с Вакабой: не то чтобы спокойно, скорее странно. Необычно. Изменчиво. Но они были разными, и дело было даже не в вопросах пола. Дело было в сущности. Вака-чан была веселым ручейком, звенящим между корней деревьев в теплом и солнечном летнем лесу. Азума…он напоминал ветер, который может быть теплым и ласковым, но который так легко может смести все, что стоит на его пути. Ураган, разрушающий без жалости все…все. Ураган, в котором Китамура чувствовал себя песчинкой, просто маленькой песчинкой застывшего камешка. И эта стихия, эта непредсказуемость, в отличие от тепла Вакабы, пугали до дрожи. И были необходимы, как может быть необходим воздух. Без Азумы было пусто.
А Азума не приходил больше, словно, убедившись в безопасности Китамуры, забыл о нем напрочь. Зато вся остальная команда приходила, и Аканэ приходила, и Цукишимы приходили, даже старший брат Юхея приходил – а сам Юхей нет. Китамура не то, чтобы волновался… просто это было неправильно. А когда его выписали, наконец, прописав кучу лекарств и изрядно перепугав родителей внушительным перечислением всяких последствий их неприема. Самому Ко было все равно: на него напала какая-то странная апатия. Он двигался потому, что так было надо. Отвечал на вопросы. Ел, не чувствуя вкуса. Послушно лежал, когда говорили отдохнуть. Пытался спать – не получалось без снотворного. Он даже не думал уже. Единственными оставшимися у него чувствами были одиночество, боль и тоска. Он сам не знал, по кому из двоих он тоскует – по Вакабе или Юхею. Это было неважным. Потому что все равно никого из них не было и не могло быть рядом. Да он и не хотел этого уже. Он ничего не хотел.
Наверное, он просто наконец-то долетел до дна этой пропасти.
- Китамура, - тихий голос кажется продолжением полусна, полубреда, в котором проходили последние дни. Почти неделя подобного состояния, которое как-то удавалось не слишком демонстрировать. Вот только питчер из него теперь был никакой, но это тоже было неважным. Он играл ради Вакабы – ради ее последнего желания, последней мечты. Теперь игра утратила смысл, как и все остальное. Так что Ко привычно оборачивается с обычной маской, которая тут же дает трещину, когда до Ко доходит, кто его зовет. Китамура уже не слишком различает, реален ли Юхей или просто очередной призрак, рожденный его сознанием. Поэтому он просто кивает и вновь возвращается к домашнему заданию. Какая разница? Но вздрагивает, когда две ладони ложатся на плечи – такие теплые, такие реальные. Эти ладони настойчиво заставляют откинуться назад, и Ко удобно прислоняется затылком к настоящему, реальному Азуме. И улыбается – совсем чуть-чуть, уголками губ.
- Ты уходишь все дальше, - печаль в голосе Юхея тоже реальна, и Китамура впервые думает о том, что, наверное, причиняет Азуме боль. Или это только кажется. Ко не знает, сейчас ему просто спокойно. Он впитывает тепло Юхея, и наслаждается каждым мигом, вновь путая реальность с чем-то другим.
- Ты уходишь, - повторяет Азума, и ладони на плечах Китамуры сжимаются сильнее, будто стремясь удержать, не отпустить никуда. И Ко накрывает их своими ладонями, желая успокоить и поддержать свой ветер, рушащий миры и погребающий под обломками этих миров бессчетное количество песчинок.
- Останься, - просит Азума, почти безнадежно. Он не надеется достучаться до любимого человека, больше уже не надеется. Он вообще ни на что уже не надеется. Но видеть, как день за днем самый дорогой человек все ближе к безумию и дальше от него, он не может. Азума знает, что ничем иным это закончится и не могло, раньше или позже, но Китамура ступил бы на эту тропу, вот только стоять в стороне и ничего не делать Юхей не мог. Просто потому что. Потому он и пришел, и родители Ко его пустили. В их глазах были безнадежность и надежда одновременно, и Юхей только кивнул в ответ на эти взгляды. Он попытается. Он сделает все возможное.
- Останься, Ко…
Азума наклоняется ближе и касается губами волос любимого, едва ощутимо. Нежно. Ко запрокидывает лицо, подставляясь под эту ласку, не открывая глаз. Просто позволяя, но сейчас Азуме достаточно и этого. Он отпускает плечи любимого и опускается перед ним на колени, протягивая руки и беря родное лицо в ладони. Он не многое умеет, он боится и смущается – но все это неважно в сравнении с тем, что стоит на кону. И потому Юхей не раздумывает и не колеблется, и все получается так, как получается. Скомкано, быстро и до безумия нежно. Легкие поцелуи, неторопливая ласка – Азума не спешит, все, чего он хочет – доставить удовольствие этому невозможному, вихрастому существу. Он экспериментирует, добиваясь отклика от почти не откликающегося Китамуры, настойчивостью и терпением вырывая сначала тихий вздох, а затем и столь же тихие стоны. На пробу гладит, целует – он не знает, как правильно, и потому делает так, как считает нужным. И сам сгорает в огне, не понимая, как у него получается сдерживаться. Но как-то же получается, хотя это стоит огромных усилий. Настолько, что дрожат руки и отчаянно колотится о ребра сердце. И Юхей шепчет, какой Ко красивый, какой живой – и должен таким оставаться, потому что нужен и важен таким, какой есть. И этот шепот, перемежаемый с поцелуями и тяжелым дыханием двоих, и нежность, и осторожность первого слияния, и его боль – это было то, чего Азума никогда не ждал, о чем он даже мечтать себе запрещал. И надежда, огромная, как мир – надежда на это вот чудо. Чудо, которое позволит любимому человеку – пусть и не сразу – выкарабкаться, встать на ноги и идти – рядом. Навсегда – рядом.
И после, когда они лежали вместе, и Юхей прижимал к себе любимого, отдыхая от того накала страсти, который отгорел лишь недавно, он снова попросил тихонько:
- Останься, Ко. Останься со мной. Не уходи.
Китамура не ответил ничего. Его голова так естественно и уютно лежала на плече Азумы, и дыхание щекотало кожу Юхея, и оно было спокойным и глубоким. Ко спал, и отбивающий позволил себе горькую улыбку, адресованную в никуда. Улыбку, предназначенную маленькой мертвой девочке, весело улыбающейся со старого фото.
«Ты не сможешь победить. Я не отдам его тебе. Никогда».
В отличие от нее, у Ко, как и у Юхея, было еще много времени. Они оба еще найдут свой путь в этой жизни. Возможно, он разведет их, но здесь и сейчас они были вместе. И Юхей сделает все, чтобы Китамура Ко снова понял, что счастье, любовь и нежности – они не умерли вместе с его любимой, а остаются в нем самом. Чтобы он снова научился быть живым. И однажды нашел в этом мире себя самого.
А пока он спал в кольце его рук, и для Азумы Юхея не было в мире большего счастья.
Конец.
@темы: Фанфик, title: Cross Game, вид спорта: бейсбол
-
-
26.10.2010 в 00:11-
-
14.11.2010 в 08:46