Внезапное какое-то.

[spokon]

Название: Быть собой.
Автор: Старый змейсс
Фэндом: Cross Game
Персонажи: Азума Юхей/Китамура Ко
Жанр: виньетка, ангст
Дисклеймер: отказ от прав.
Предупреждения: ООС персонажей (на мой взгляд)
Размещение: с согласия автора
От автора: в процессе

Играть, играть, играть.
Зачем это нужно? Он никогда не понимал причин, но причины были не важны. Важно было лишь ее желание - чтобы он играл. Простая цепочка: играть нужно было, чтобы наладить хотя бы подобие приличных отношений с Аобой, чтобы в их взаимоотношениях царили мир и покой. Вакаба всегда хотела, чтобы все вокруг нее были счастливы, чтобы были друзьями. У нее отчего-то всегда получалось сделать всех довольными и счастливыми одной своей улыбкой. Он всегда любил ее улыбку.
Тогда, в десять лет, гуляя по фестивалю впервые без нее, он не мог вспомнить, что значит быть веселым. Он смотрел в веселые лица и видел жизнь, но сам не чувствовал ее. Вакаба...наверное, можно было бы сказать, что она и была для него жизнью. Можно было бы сказать так, если бы ему не было всего лишь десять лет, если бы он не остался жить, если бы.... Но что считать жизнью? Философские проблемы не волновали его, просто была черта, за которую не будет возврата, и весь мир делился на до и после этой самой черты. Это был выбор Вакабы, и за это Ко любил ее еще больше.
Ее нельзя было не любить.
Пустот внутри, появившаяся в ту ночь, осталась с ним навсегда, став частью его мира наравне с необходимостью чистить зубы или ходить в школу. Или играть в бейсбол.
Он не слишком часто вспоминал о ней. Он вообще не часто думал о прошлом. Но она была с ним, все еще была с ним. Всегда.
Он не хранил ей верность, просто его не интересовали девушки.
Он не просыпался от кошмаров, просто в сумасшедше-лунные ночи он не мог спать.
Он не пытался забыть ее. Он просто жил, как умел. Без нее.
Играть. Играть. Играть.
Окружающие говорили, что его характер поменялся на противоположный. Ему было все равно, что говорят. Вакаба жила с ним, она жила в нем. Он хотел быть идеальным - для нее, а может, для себя самого. Ко никогда не задумывался, зачем ему это нужно. Просто так хотела Вакаба, и этого было достаточно.
Просто Вакаба хотела, чтобы они с Аобой были в хороших отношениях, и даже если уйдут годы, Ко выполнит ее желание. Как выполнит ее сон о Кошиене.
Он жил, и жизнь текла спокойно и ровно. Просто иногда он не мог оставаться один в своей комнате - потому что пустота становилась слишком огромной, и грозила потопить его рассудок в темноте одиночества. В такие ночи не спасали ни фотографии, ни перебирание воспоминаний и подарков для нее, ни бейсбол. В такие ночи не спасало ничего, пока не появился в его жизни странный парень, молчаливый и непроницаемый. Такой, каким Ко всегда хотел быть. Нет, такой, каким - Ко был уверен - хотела бы видеть его Вакаба.
Азума Юхей.

- Снова не спишь? Завтра тяжелая тренировка.
- Нормально все. Ты что-то хотел?
- Ложись.
- Ладно. Сам иди спать.
- Ложись.

Ко засыпал, чувствуя, что в комнате есть кто-то, а Азума сидел на полу, рядом с кроватью питчера, и думал о многом, но не уходил. И не засыпал. Просто был рядом, чтобы этот странный парнишка, имя которого запомнилось с первой встречи, мог нормально отдохнуть. Словно страж. Словно кто-то близкий. Юхей сидел и смотрел на фотографию давно мертвой маленькой девочки, весело улыбающейся с этой самой фотографии - статичный кусочек замершего счастливого не-его-детства.
Смотрел и учился ненавидеть.

Просыпаясь утром, ко неизменно видел почти неподвижно сидящего беттера, подбородком опирающегося на колено. И постепенно это стало почти традицией, почти привычкой. Почти. Словно можно было бы допустить, что кто-то есть в этой пустоте, которая уже и не пустота вовсе. Что...что в его мире есть место кому-то еще, кроме них двоих: его и Ваки-чан. И этот кто-то - подросток, совсем еще ребенок, по сути дела.
И глядя в темно-синие глаза, непроницаемые совсем, видеть все, словно читать открытую книгу. замечать то, что не должен замечать, потому что кажется, что они все равно из разных миров, совсем разных. И мирам этим не пересечься.
Ко плохо представлял, каково это - быть подростком. Наверное, он просто никогда им не был. А может, не хотел быть. Без Ваки его время остановилось, он почти не замечал течения дней, отсчитывая время по виш-листу давно погибшей девочки, рассчитывавшей прожить еще долгие, долгие годы.
Что он мог сделать для нее? Что еще он мог сделать?
Смутные мысли о том, что именно Вака-чан первая накричала бы на него, дела не меняло.
Как часто за прошедшие годы ему казалось, что Вакаба просто уехала куда-то далеко-далеко, и если он постарается, что дождется. Обязательно дождется. Или найдет, чтобы обнять и уже никуда не отпускать. Чтобы - совсем-совсем по-взрослому. Чтобы - навсегда вместе. Он скучал без нее.
Он знал, что ему все это только кажется.
Он не был сумасшедшим и не сходил с ума.
Просто...она была с ним. Всегда.
Иногда он даже думал, что это - лучшее, что могло случиться с ними. Потому что со временем все меняется, но они застыли в статике - она и призрак его любимой. Они никогда не расстанутся. Так зачем им еще кто-то?
Но Азума Юхей просто открывал дверь - и входил, стараясь быть аккуратным и тактичным. Стараясь быть взрослым. И Ко было немного смешно, потому что за каждым словом, за всеми этими попытками виделся ему подросток. Одинокий, растерянный и несчастный подросток, пытающийся быть сильным. Пытающийся доказать этому миру, что ему и ненужен-то никто и не понимающий, что миру плевать на все доказательства, на все чувства и мысли.
Этому миру на все плевать. Он просто забирает то, что желает забрать. А сила или слабость не имеют никакого значения, как не имеют значения слова, слухи, просьбы, признания или проклятия. От них никогда ничего не меняется.
Ко никогда не смеялся над ним. Это было то, чего сам Китамура никогда не испытывал, и потому он учился - учился каждое мгновение общения с замкнутым и неразговорчивым беттером, впитывая его опыт и переживания, перерабатывая их в опыт собственный и корректируя собственное поведение. И когда они сидели перед телевизором, жуя рамен. И когда тренировались. И когда делали домашнее задание. Он смотрел на Азуму, и постепенно присутствие Юхея стало восприниматься...ну, как виш-лист на стене. Или два разноцветных, но все же одинаковых будильника. Или как соль в мисо. То, без чего не существует мир.
Ко знал: когда Азума уйдет, он, Китамура, это прекрасно переживет.
Нет ничего, что может разрушить мир. Даже если самого мира давно уже не существует.

- Опять бомжовка?
- А что плохого в бомжовке? Ешь давай.
- Мог бы приготовить.
- Не хочу.
- Завтра игра. Тебе нужна энергия.
- Все будет нормально.
- Угу.

Мир меняется ежесекундно, даже застыв в янтарной прозрачности прошлого. Парадокс жизни. Ко находил этот парадокс довольно забавным.

Теребить его. Тормошить его каждую минуту, каждую секунду.
Заставлять тренироваться, заставлять рассказывать что-то,то болтать.
Не слишком-то зная и умея это делать, словно не слишком острым консервным ножом вскрывать раковину. И смотреть, как в разрезах проглядывает что-то, чему и названия-то не знаешь. Не выучил за свои семнадцать. Да и трудно назвать чужое горе, чужую жизнь - трудно дать определение тому, чего не понимаешь и не принимаешь, не чувствуешь, да и не хочешь чувствовать никогда. И чтобы он не чувствовал тоже. И кулаки сжимаются от ненависти к той самой девочке, хотя разумом-то прекрасно поминаешься, что не она выбирала это будущее. Что она не могла выбрать по-другому, как не мог сделать иного выбора брат. Понимать-то понимаешь, да вот сердце все равно стоит на своем. И себя ненавидишь также, как ее. Себя - за брата, а еще за бессилие что-то изменить.
И можно сколько угодно говорить себе, что этот надлом, эту пустоту нужно убрать только чтобы питчер не сломался окончательно. Что все это делается ради команды и бейсбола. Что... Много чего можно сказать. Он и говорит. И смотрит - на Цукишиму Аобу. Ух, как он на нее смотрит! Необычная девчонка, и все при ней. Но похожа...слишком уж она похожа. И Ко смотрит, и в такие моменты взгляд у питчера пустой и темный, словно спадают завесы и маски. На пару секунд спадают, не больше. Никто и не замечает - разве что Акаиши, да еще он сам, Юхей. Да, имя кэтчера он теперь тоже помнит.
Так странно. До того, как пришел в эту школу, он воспринимал людей словно актеров театра дзёрури. Или ноо, только с незаконченной маской. Белой, словно заготовка. Маской, прячущей лицо настолько, что его невозможно различить. Так много белых масок. Так много.... С тех самых пор, как из-за него брат навсегда похоронил свою спортивную карьеру, а может, и еще раньше, Азума Юхей не различал людей. Он мог запомнить слова, он мог запомнить движения, но людей он не помнил. Может быть,просто потому, что не видел их, совсем не видел.
И тут вдруг - словно провидение. Словно молния в темноте - он. Его лицо - до мельчайших деталей, до каждой черточки. А и видел-то мельком, всего несколько секунд по дороге в школу в свой первый день обучения в новом месте. Парень давно убежал, а Юхей шел неторопливо и перед глазами стояли растрепанные вихры, большие серые глаза, чуть тревожно поджатые губы, подрагивающие крылья носа, даже капельки испарины на лбу и висках - все, все до малейших деталей.
Оказалось - одноклассники.
Оказалось - противники.
Оказалось - соседи.
Оказалось....

- Эй, почему ты остался в Сейшуу?
- Потому что ты здесь, разумеется.

Много чего оказалось, словно затянула та самая дыра из глупой-глупой гайдзинской книжки, и все перемешалось, наполнившись сумасшествием новых красок, нового мира. Потрясающий питчер, Китамура поражал Азуму не только этим своим талантом. Казалось, не было ничего, чего питчер не смог бы сделать. Со спокойным лицом он выходил из сложнейших игровых ситуаций. Со спокойным лицом чинил что-то в магазине или готовил еду. Или плавал. Или бегал. Или играл с младшими.
Выражение его лица - настоящее выражение - почти никогда не менялось.
То, что так долго вырабатывал в себе Юхей - вот оно, было рядом. Не замкнутое лицо, не непроницаемая маска равнодушия, нет. Живое, подвижное лицо, но все же - непроницаемо гораздо больше, чем у него самого. Черт, да Юхей не смог бы описать это при всем желании, но желания такового у него и не возникало. А возникало другое, совсем другое желание - помочь, поддержать, показать, что жизнь - это жизнь. Ведь это же жизнь, полная красок, полная смысла. И небо вокруг голубое, а трава на поле - зеленая. А песок - желтый. И облака - белые. И можно дышать, и можно смеяться, и можно вообще все. Потому что этот мир живой и разноцветный.
Такой, каким он стал для самого Азумы.
Таким, каким его сделал для Азумы Ко, сам того не подозревая.
А Ко по-прежнему был слишком взрослым, слишком спокойным, и это было не притворство и не маска. Он просто был таким, и от этого Юхею иногда становилось совсем жутко. И он удивлялся, как другие могут не видеть, не понимать и не замечать этого? Как можно быть настолько слепыми? Настолько не понимать человека? Не видеть, что все позерство, весь смех, все выходки - это все только маскировка, просто игра. Необходимая для выживания игра, за которой пряталось совсем-совсем другое, страшное, гулкое и пустое.
Иногда Азума ловил себя на мысли, что напоминает безответно влюбленную девчонку, и тогда ему становилось смешно. Потому что он знал - это что угодно, но только не любовь. Разве можно полюбить мертвеца? А Ко в представлении Юхея был мертв гораздо вернее Цукишимы Вакабы.
Но, в отличие от нее, Китамуре Ко еще можно было помочь.
Азума собирался это сделать. И совсем не потому, что пустота в серых глазах рвала на части его собственную душу. Совсем-совсем не поэтому.

А время летело птицей - вперед, вперед, вперед. И менялся мир вокруг, и приближалось последнее лето, когда они - еще школьники, но уже не дети - могли воплотить мечту. Их мечта была одной на всех, просто разные мотивы побуждали их двигаться к ней.
Вперед, вперед, вперед.
И все совершенней становилась маска, вот только уже так сложно было понять, что же маска, а что - лицо. И все также, просыпаясь утром после опьяняющих лунных ночей, Китамура видел сидящего у кровати Юхея, подбородком упиравшегося в колено. И по-прежнему Ко казалось это неправильным, но и поделать с этим что-то было невозможно, немыслимо.
Потому что слишком многое было во взгляде темно-синих глаз.
Потому что так страшно было видеть это, но и не видеть было просто невозможно. Вот только тревожащее чувство никак не уходило, не подчиняясь даже твердому решению не беспокоиться ни о чем. Это тревожащее чувство жгло изнутри, кололо, мешая спокойному течению проходящих дней. Так, словно снова рядом была - она, теребя, заводя проделки и отчитывая за всяческие промахи.
Иногда ему казалось, что вернулась Вака-чан.
Иногда он думал, что еще немного - и начнет просто сходить с ума.
Иногда он думал, что так было бы даже лучше. По крайней мере, все закончилось бы так легко и просто.
Он знал - это просто слабость и попытка к бегству. Попытка, логично завершающая неудачей раз за разом. Может быть, из-за того, что Юхей смотрел на Аобу. Ко думал, что только это и спасает его самого от мыслей, гораздо более странных, непривычных и неправильных, чем могло бы быть. Впрочем, все чаще эти мысли начинали казаться ему логичными и объяснимыми. Вакаба была ля него единственной женщиной в этом мире, любимой даже по прошествии стольких лет, и других не было и быть не могло.
Других. Женщин.
Юхей определенно не относился к слабой половине человечества. Хотя кого назвать слабыми. Вот ту же Аобу, к примеру, еще попробуй так назвать - сразу схлопочешь тяжелой ручкой нежный удар по ребрам. Но все же.... Присутствие в его мире еще кого-то, кроме Ваки-чан - это было странно и неправильно. Очень неправильно. так не должно было быть, ведь это означало лишь то, что он предает ее, предает.... У нее никого нет, кроме него. У нее никого не будет, никто больше не полюбит ее, никто не будет раз за разом вспоминать до мелочей ее солнечную улыбку, каждое ее слово, каждый жест.... У нее больше никого нет, кроме него. Так разве может он так оставить ее, оставить одну?
Ко не мог, и глухая злость на себя, на Юхея, на Акаиши, на всех, кто не позволял окончательно остаться рядом с Вакой-чан, кто разлучал и, кто не позволял им быть вместе хотя бы в памяти - эта злость прорывалось сквозь равнодушие, сквозь абсолютный покой, с которым он давно уже относился к миру. Этот гнев прорывался сквозь равнодушие, сквозь все преграды.
Гнев, которому нельзя было позволить вырваться наружу.
Потому что Китамура лучше всего понимал: никто здесь не виноват. Никто, кроме него самого.
Он хотел бы остаться с Вакабой навсегда, но это означало - умереть, а этого он позволить себе тоже не мог. Безвыходность ситуации сводила с ума.
Наверное, он просто запутался.
Он не хотел ничьей помощи. Но когда мир спрашивал о том, чего хочется одному конкретному человеку? И Азума по-прежнему оставался рядом, и все попытки сплавить его из их дома наталкивались на стойкое сопротивление. пассивность ведь тоже легко приравнять к сопротивлению. И руки опускались, когда синие-синие глаза спокойно и твердо смотрели в его лицо. И Китамура отводил взгляд. Снова. И снова, просыпаясь утром, видел профиль Юхея на фоне неплотно задернутых штор.
наверное, Ко было больно. Он не знал. Он давно забыл, что значит боль. Он вообще давно забыл, что значит - чувствовать. Почему же сейчас он начинал это вспоминать? Боль, улыбка, гордость, желание выиграть во что бы то ни стало, и даже - да, даже - нежность. Почему-то отчаянно хотелось запустить пальцы в черные вихры, растрепав и без того вечно растрепанные волосы.
Может быть, впервые со смерти Ваки-чан, ему хотелось просто чьего-то тепла рядом. Просто тепла - и чтобы ощущать это тепло под ладонью. Ко гнал подобные мысли прочь, но они упорно возвращались.
Ко ненавидел их. Потому что эти мысли, эти желания означали, что он все еще живет. Все еще.
Ко не хотел этого. Не хотел.
Но Азуме Юхею было плевать на желания или нежелания Китамуры.

В какой момент они оба пришли к пониманию, что так больше не может продолжаться? Что еще немного - и их чувства и невысказанные мысли просто взорвут хрупкий мир между ними, установившийся в процессе взаимной притирки. Их конфликт мог навсегда развалить команду, похоронив общую мечту о Кошиене. Мечты, к которой они оба тоже стремились, не щадя себя и не жалея сил. Мечты, которая ни одному из них не принадлежала.
Чужой мечты.
А о чем мечтали они сами? Они не знали. Точнее, они не хотели думать об этом. Ни один из них.
Наверное, они действительно в чем-то были слишком похожи, не смотря на всю разницу в восприятии этого мира. Они были похожи - и это было единственное, что позволяло им хоть как-то понимать друг друга. И в этот вечер, когда никого больше не было дома, когда они сидели в гостиной перед телевизором и жевали лапшу быстрого приготовления очередным вкусом какой-то гадости, молчание становилось слишком невыносимым, слишком давящим, чтобы не нарушить его. Вот только как начать разговор, которого не должно было бы быть меду двумя одноклассниками - школьниками, подростками и, возможно, все же друзьями?
- Азума, слушай....
- Китамура....
Одновременно. Затягивать неизбежное и необходимое не в их привычках. Ни один не смотрит на другого - легче смотреть куда угодно, кроме глаз, в которые нужно говорить то, что чувствуешь, о чем думаешь и чего хочешь. невозможно смотреть на человека, перед которым приходится обнажать душу - это ведь гораздо хуже, чем обнажать тело. И во сто крат сложнее, и неважно - подросток ты или взрослый. В этом все оказываются равны.
- Азума, - Китамура не сдвинулся с места, только палочки аккуратно положил на стол и руки в замок сцепил на коленях. Словно защищался, сам не понимая ни того, что защищается, ни того, чего же боится. - Азума, послушай, чего тебе от меня надо, в конце концов? Ты приходишь ко мне почти каждую ночь и просто сидишь рядом, и никак не оставишь меня в покое? Если я тебя так достаю, скажи уже. Или тут другое? Тогда тоже скажи.
Юхей оценил попытки Китамуры говорить спокойно и взвешенно-разумно. Действительно оценил. Только ему казалось, что это - не правильно. Ко сейчас должен орать и кидаться на него с кулаками, а не пытаться по-взрослому разобраться с нахальным и надоедливым подростком, переходный возраст которого оправдывает любое нелогичное и бунтарское поведение.
Азуме хотелось сорваться. Действительно хотелось. Но это не было выходом. Никогда не было, на самом деле. Ко не услышал бы его, просто утвердился бы во мнении насчет причин подобного поведения.
- Китамура, что ты пытаешься доказать? Я вот все пытаюсь тебя понять, и никак не могу. Зачем ты все еще существуешь? Зачем? Только потому, что она бы этого хотела?
- Не твое это дело, Азума, - тихим выдохом сквозь сжатые зубы. Нелогичный разговор, вспугнутым зайцем скачущий с пятого на десятое и обратно.
- Мое.
- Каким боком.
- Я так решил.
- А не пошел бы ты со своим решением, Азума? Это - моя жизнь.
- Это не жизнь, Китамура, и ты сам это прекрасно понимаешь. Ты не сможешь прожить жизнь за нее, сколько не пытайся. не получится. Она давно умерла.
- Заткнулся бы ты, а?
- Она умерла, Китамура. Давно.
- Заткнись, я сказал!
- А чего ты бесишься? Ты знаешь, что я прав.
Молчание. Пустой серый взгляд встречается с наполненным болью темно-синим. Ни Юхей, ни Ко не пытаются даже встать, они не кидаются друг на друга с кулаками, только по виску Юхея медленно скатывается капелька пота. И словно отражением, скатывается одинокая слеза по щеке Китамуры. И Азума смотрит на нее, смотрит, и не может оторвать взгляда. И сердце разрывается на куски от острой боли за этого парня напротив, но и от радости - потому что вот эта самая слеза служит тем самым доказательством, что Китамура Ко все еще жив, все еще здесь, просто спрятанный за прочными стенами собственного внутреннего мира - чтобы не чувствовать боли, не принимать той реальности, в которой нет больше единственного любимого человека.
И Юхей осторожно тянется и мягко стирает пальцем эту слезу, и, не в силах оторваться, еще несколько секунд длит это подобие ласки.
И Китамура первым отводит взгляд.
Между ними - молчание и этот жест, разом перечеркнувший множество совсем ненужных и неважных вещей. Жест, возможно, положивший начало чему-то новому. Так хочется думать Юхею.
О чем думает Китамура, Азума не знает.
Наверное, невозможно получить все и сразу. Юхей знает это, но знать и принимать - вещи довольно разные. Азума знает, что не стоит давить, но не может принять, что после их разговора ничего не изменилось. Почти ничего. Теперь Китамура пытается его избегать. На смену агрессии пришло игнорирование, и это кажется Юхею таким по-детски совсем обидным, что у него просто не находится слов.
Азума знает - Ко пытается защититься как умеет, он не хочет расставаться с призраком этой девочки, живущим в его душе, но Юхей не понимает, как можно с таким ослиным упрямством отворачиваться от очевидных фактов. Цукишима Вакаба - мертва. Китамура Ко - жив и продолжает жить. Юхей не понимает, что хорошего находит Китамура в своем ограниченном непроницаемо-толстыми стенами внутреннем мире. Мире, в котором никому и ничему нет места, кроме давно и безнадежно мертвой любви.
Азума многих вещей не понимает, и не у кого спросить. Не к брату же идти. В конце концов, это дело никого не касается, кроме них двоих. Впрочем, наверное, оно и Азуму не касается. Но Юхею плевать.
Второй их разговор начинается с того, что беттер зажимает Китамуру в раздевалке. Команда уже свалила домой после долгой и утомительной тренировки, а питчер до последнего отрабатывал никак не удающуюся ему подачу, явно дожидаясь, пока настырный раздражитель не свалит домой. Раздражитель же сваливать и не собирался. Им нужно было поговорить.
Юхею было нужно поговорить. Он всегда был эгоистом.
- Китамура, лять, хватит вести себя как ребенок.
Прижатый к стене железной хваткой четвертого отбивающего, питчер даже не вздрагивает, впервые за последние дни глядя прямо в темно-синие, требовательно-гневные глаза - и не отводя взгляда. И молчит, словно воды в рот набрал.
- Хорошо, тогда говорить буду я, - Азума знал, что так оно все и будет. Вот только отпускать этого упрямца он не собирается ни за какие коврижки. Ко его выслушает, обязательно выслушает. Да еще и услышит. И если надо, Юхей готов заставить его услышать себя даже кулаками. Плевать на ссадины и травмы. На все плевать. - Она мертва, Китамура. А ты, мать твою, жив. Ты жив, понимаешь, дубина стоеросовая?! Ты жив. Оглянись вокруг! Я вижу тебя, говорю с тобой. И остальные тебя видят. Они - твои друзья. Твои, а не Цукишимы Вакабы! Ты любил ее, но не хватит ли оплакивать давно мертвую девочку? Думаешь, она бы хотела, чтобы ты себя заживо хоронил вместе с ней?
Азуме трудно говорить. Он не привык говорить много, а пустота в серых глазах душит вернее, чем душили бы руки на горле. Вот только не говорить - невозможно. Нужно продолжать, потому что сейчас эта вот самая пустота означает, что смог, что пробился за маску. Теперь бы до самого нутра достучаться.
- Пойми же, придурок, она жизнь отдала, чтобы кто-то жил! Жил! А ты не живешь, ты ж все равно что рыба дохлая - плывешь по течению брюхом к верху, разве что не воняешь....
Удар тем сильнее, чем неожиданней. А удара Азума не ожидал. Когда он очухивается - на полу, схватившись за отчаянно ноющиий бок, - в раздевалке уже никого нет. И Юхей не знает, то ли ему смеяться, то ли плакать, потому что с одной стороны - это хоть какая-то реакция, живая, настоящая реакция, а с другой - ведь ушел же, паразит. И ко всему этому коктейлю примешивается невольное восхищение этим хрупким с виду парнишкой.
- Эй, отличный удар, - говорит Юхей в пространство и ухмыляется, пытаясь подняться.
- За дело, - спокойный голос от двери выводит из состояния почти что транса. Цукишима Аоба смотрит Азуме в глаза и слегка ехидно ухмыляется, и Юхею впервые хочется ударить женщину. Хотя нет, не впервые - первой все-таки была Вакаба.
- Не твое дело, - говорит Юхей.
- Да не больно нужно, - пожимает плечами запасной питчер их команды, направляясь к своему шкафчику. - Только это бесполезняк. Зря стараешься. До этого дубины очевидное не дойдет, даже если это самое очевидное зазвездит ему промеж глаз.
Азума молча уходит. Скулы сводит от почти бессильной ярости, к которой все же примешивается некоторая толика торжества.