[spokon]

Название: Vector Prime
Авторы: Старый змейсс, Кышь
Фэндом: Major
Персонажи: Шигено Горо, Сато Тосия, Джо Гибсоны (оба) и другие персонажи аниме.
Жанр: виньетка, ангст
Рейтинг: вплоть до НЦ-ы.
Состояние: закончен
Дисклеймер: отказ от прав.
Предупреждения: ООС, АУ, пост-пятый сезон. POV героев. Авторы все еще не слишком знакомы с медициной....
Размещение: с согласия авторов.
От автора, то есть Старого змейсса: Относительно шестого сезона - полное АУ. Продолжение "Точек зрения".

Глава первая, в которой все плохо.

В себя он пришел еще пару дней назад. Разумеется, ему ничего не рассказали, кроме того, что ему требуется только покой. Впрочем, поскольку первая же попытка встать закончилась банальной и очень обидной фиксацией, Горо принял рекомендации врачей к сведению. Некоторым потрясением для него стал тот факт, что вот уже почти четыре дня прошло с финала. О результате ему сказали только тогда, когда он пригрозил послать все нафиг и пойти выяснять все самостоятельно. Видимо, о характере пациента были предупреждены.
Еще некоторое удивление вызвал визит семьи. Нет, Горо предполагал, что мама в такой ситуации не сможет усидеть дома, но вот что тут делают Шинго и Чихару? Учитывая, что у обоих как раз должны были идти экзамены…. Причем мордашки обоих с головой выдавали, что перепуганы ребятки насмерть.
Горо честно пытался вспомнить, что произошло. Однако последнее, что всплывало в памяти – невероятно голубое, немыслимо высокое небо. И встревоженные зеленые глаза Тоси, но это – расплывчато и нечетко. Все заслоняла голубая даль, в которой, словно пылающий мяч, летело жаркое летнее солнце.
К вечеру первого дня Горо окончательно умаялся. Валяться в больнице, ничерта не делать – даже телек смотреть запрещали! – когда его место в Хорентс пустовало…. Когда он попытался втихую разминать левую руку, дело пошло не особо хорошо. Даже после незначительных нагрузок на кисть и пальцы, он очень быстро уставал, да и болеть начинала вся левая сторона. Это бесило. Ужасно.
Больше всего в жизни Горо ненавидел две вещи: бездельничать и проигрывать. Причем, вторая напрямую зависела от первой. Сейчас он вынужден был мириться с обеими. Бездельничать в больнице и проигрывать боли и слабости. Так что прошло совсем немного времени, пока японец не начал испытывать терпение медиков всеми возможными способами, напрямую не связанными с членовредительством. Не смотря на отличное обслуживание, предупредительность персонала и вообще все, что только может пожелать пациент (интересно, кто за все это платит? Сумма страховки явно раз в пять меньше...).
Горо был изобретателен.
Первое, что он сделал – это начал тренироваться. Причем фишку эту не просекали в течение больше чем суток. Шигено напрягал мышцы ног и рук, мышцы пресса…. В общем, занимался чем-то средним между йогой и передвижениями амебы, к концу часа уставая, как собака. Когда же врач понял, что творит этот сумасшедший, он действительно начал фиксировать его на кровати, чтобы хоть как-то заставить пациента отдыхать. При этом убеждая, что если разойдутся швы, то парень вполне может умереть, и если он не хочет подумать о себе, то пусть подумает о матери и брате с сестрой…. Этот аргумент был неотразим, и Горо прекратил всякие попытки нагружать себя, к вящему облегчению врачей.
Тем не менее, еще через сутки выяснилось, что радовались оные врачи преждевременно. Ибо в этот раз японец каким-то чудом уговорил одного из своих посетителей принести ему ноутбук, который и использовал для выяснения последних новостей. Поскольку последние новости его, видимо, несколько не удовлетворили, он потребовал телефон…. И вот такая свистопляска продолжалась уже третьи сутки. Врачи плакали горючими слезами, но выпускать пациента отказывались. Было слишком рано, да и две проведенные операции выписку отнюдь не ускоряли.
Горо скрипел зубами на врачей.
Врачи скрипели зубами на мистера Шигено.
Каждая из сторон находила компромиссы….

Дни тянутся бесконечно долго. Вынужденная неподвижность бесит невероятно, но выхода для раздражения в ближайшее время не предвидится, как и возможности двигаться. Врачи запрещают даже смотреть телевизор и слушать радио, будто не понимая, что от этого волнение только больше. Шикарная одноместная палата больше похожа на комнату, но все равно не перепутаешь. Медсестра заходит по пять раз на дню, проверяя состояние пациента. Тихо пикает аппаратура. Однообразие нарушают только процедуры и визиты родственников. Больше никого в палату не пускают.
Тревожные глаза матери, тревожные глаза отца и младшего брата…. Чихару еще слишком мала, чтобы понимать серьезность ситуации, и ее визиты – единственная отдушина. Остальные, даже Шинго, обращаются с ним словно со стеклянным, и это бесит больше, чем все остальное вместе взятое. Горо ненавидит болеть. Ненавидит быть слабым и беспомощным. Ненавидит заставлять кого-то волноваться за себя.
От пребывания в закрытом мирке больницы у него слишком много времени на раздумья и появляется слишком уж много ненужных мыслей. Но прогнать их из головы, как раньше, у него не получается. Приходиться думать. Раз за разом прокручивать в голове момент и понимать, что можно было увернуться, отклониться. И от этого растет чувство вины. Это чувство тоже бесит. Он не любит чувствовать себя виноватым.
Большая часть прошедшего времени – как в тумане, и сколько бы он ни старался, отчетливо вспомнить получается только боль. Резкую, мгновенную и сильную. Потом…темнота, сквозь которую проступает вой сирен и встревоженные, резкие голоса медиков. Почему-то вспоминается ошалелое неверие в глазах Младшего и тревожно-безнадежный взгляд Сато. И сжимающие его руку пальцы, удерживающие его на краю, не дающие соскользнуть в бездну покоя и тишины. По крайней мере, пальцы были реальны – синяки на руке подтверждали это. Кто это был? Сато? Наверное. Уж точно не Младший! Хотя, возможно, это был отец.
Двигаться действительно тяжело и больно, и трудно дышать. Как ему сказали, повреждение аорты и кровь в легких. Наверное, он должен был умереть, но верить в это Горо не хочет. Он просто не может умереть, не от такого слабенького удара. Было бы из-за чего шум поднимать! Но встать все равно не получается, все, что возможно – сидеть, опираясь о слегка приподнятое основание больничной койки. Да и то….
Ему не говорят ничего. Разве что рассказали, как закончился матч. Япония получила желанный титул, и Горо только немного жаль, что он не смог увидеть этот момент. Наверное, Младший рвет и мечет. Впрочем, Горо не настолько наивен, чтобы не понимать, что сейчас происходит с его противником. Наверняка американец переживает и винит себя, как когда-то его отец. Наверное. Точно Горо не знает. Когда Горо просит телефон, чтобы позвонить кому-нибудь из семьи Гибсонов, он получает вежливый, но твердый отказ. И, тем не менее, ему удается узнать, что палатой и первоклассным обслуживанием он обязан именно Старшему. Еще один камешек в глубокий омут собственной вины, думает Шигено, благодаря за информацию. Таких камешков у него много.
Вот и еще один. Сато, его друг детства. Как он чувствует себя? Не случилось ли приступа? Впрочем, Горо уверен – нет, ведь приступы случаются у его друга только из-за близких людей. Горо не относит себя к таковым. Впрочем, с Сато невозможно быт в чем-то уверенным: слишком уж хорошо тот умеет скрывать свои эмоции. Слишком хорошо умеет прятаться за стенами отчужденного дружелюбия. Хотя Шигено знает, что Сато иногда заносит, и тогда он может сделать или сказать любую глупость. И это приводит иногда к весьма интересным результатам. Например, к той игре с Кайдо. Хотя теперь они оба изменились. Наверное.
Когда проходит еще три дня, ему впервые разрешают принять посетителя, кроме родственников. Шигено удивленно смотрит в зеленые глаза и с изумлением обнаруживает там тревогу. Самую настоящую тревогу. Сато двигается немного сковано и явно пытается выглядеть как обычно, но что-то заставляет Горо насторожиться. Быть может, немного замедленное дыхание друга.
Вдох. Пауза. Выдох. Вдох. Пауза. Выдох.
А Сато смотрит на друга и видит глубокие тени под глазами, осунувшееся, бледное лицо и горящие карие глаза. У Сато нет сил отвести взгляд, он готов смотреть на Горо бесконечно, хотя не забывать дышать – трудно. Очень трудно, но ради Горо он выдержит. Должен. А в голове беспорядочной птицей бьется одна мысль: «Жив. Жив. Живживживживжив….». Речитативом, и звоном отдается в ушах.
Вдох. Пауза. Выдох. Вдох. Пауза. Выдох.
Жив.
Сато осторожно протягивает руку и кончиками пальцев бережно касается теплой кисти Шигено. Тот улыбается бледной тенью своей прежней, ослепительно яркой улыбки. Сато не верит этой улыбке, он никогда не верил ей, с той самой игры в Младшей Лиге. Он знает, когда Горо-кун улыбается вот так, значит – все плохо. Но сейчас Сато пытается улыбнуться в ответ, уверенный, что если что-то действительно будет не так, сюда сбежится весь персонал больницы. Судя по взгляду друга, улыбка не производит должного эффекта. Тосия подозревает, что выглядит сейчас довольно жалко.
Разговора не получается, и тишина начинает давить почти физически, и надо уходить, но уйти означает разорвать контакт рук, перестать чувствовать живое тепло руки Горо, а Тосия не может сделать этого. Он боится, и ненавидит себя за этот страх. В какой-то момент, Сато не успевает поймать и осознать этот самый момент, Горо поворачивает ладонь и ловит его пальцы в слабое, но такое надежное пожатие. И тихо спрашивает как бы между прочим:
- Ты почему не уехал? Разве тебе не надо готовиться к сезону?
Этот простой вопрос взрывает стену молчания, и Сато чувствует, что больше не может держать в себе все те эмоции, которые бушуют в нем с того самого дня. Он чувствует, как глаза становятся мокрыми и чувствует стыд из-за этого, но не может и не хочет сдерживать подступающие слезы. Наверное, ему действительно стоит выплеснуть хотя бы часть того, что мешает дышать. Того, что он загнал глубоко-глубоко внутрь себя. Горо смотрит в окно, но его пальцы сжимаются крепче, и Сато благодарен ему за эту неожиданную тактичность.
- Я…очень испугался. Мы все испугались. Когда ты… - Сато сглатывает, заставляя слова проталкиваться через пересохшее вдруг горло. – Когда ты упал, у всех был шок. Тебя оперировали пять часов. Это…это было страшно. Ты…живи, ладно? Я рад, что ты жив….
- Да что со мной сделается?! – Горо пытается быть веселым, но Сато кажется наигранным это веселье и беззаботность. И он не собирается поддерживать игру.
- Твоя мама вылетела в Америку сразу же. Она смотрела тот матч, ты знаешь? И мистер Гибсон-старший тоже. Хотя, наверное, больше всех волновался Младший…
Горо не поворачивает головы, но напряжение дает о себе знать тревожным писком приборов, и через несколько секунд в палату буквально врывается дежурная медсестра, и начинает выгонять посетителя, и Горо требует, чтобы Тосия остался и что-то еще, но Сато не настолько хорошо знает язык, так что он понимает лишь слово «телефон». Медсестра возражает, и между ними начинается яростный спор, а Сато стоит в сторонке и смотрит на Горо, потому что не смотреть – выше его сил. И вспоминает, что так и не ответил на вопрос Горо о том, почему не улетел. Но что тут скажешь? «Испугался за тебя» - это не ответ, даже если правда. А рассказывать о приступе не хочется, слишком уж стыдно. Итак разревелся, как девчонка какая-нибудь. Причем истеричная. Сато думает, что нервы у него в последнее время стали совсем ни к черту, и что надо с этим что-то делать. И что владелец команды еще устроит ему веселую жизнь за пропуск тренировок…. Но все это кажется таким неважным в сравнении с возможностью быть рядом с единственным по-настоящему близким человеком, что моментально забывается. А раздраженная медсестра и вызванный ею врач, видимо, приходят к какому-то решению, и спустя пару минут в палате появляется телефон. Обычная переносная трубка, быстро оказывающаяся в руках Горо. Сато знает, кому собирается звонить его друг, и не одобряет этого, даже понимая необходимость подобного. С того утра Гибсон-младший не появлялся в больнице, а может это Тосия его не видел, но японец слишком хорошо помнил те ощущения, которые испытывал сам четыре года назад. Сато сочувствовал Гибсону, но вдеть его не хотел, особенно теперь, когда Горо потихоньку начинал поправляться.
- Здравствуйте, я могу поговорить с мистером Гибсоном-младшим? – Голос Горо был тверд и немного весел. Оставшийся в палате врач смотрел с неодобрением то на своего неугомонного пациента, то на часы….
- Слушаю вас, - голос Младшего в трубке был, вроде, обычным. Это радовало.
- Привет, Младшенький, - в голосе Горо звучали веселье, язвительность и бодрость. Его обычное состояние. – Все киснешь, да? Было бы с чего! Да нормально со мной все, нормально! Да никак наш Мистер Америка научился думать? Правда?! Да ты что?! Тогда ответь мне на один вопрос: какого лешего ты все еще дома? Угу, угу…. Ну и сиди там, мне же лучше. Следующий кубок мира снова будет наш!
Горо говорил и говорил, сыпал язвительными замечаниями и ехидными комментариями, а Сато думал, что Горо совсем не изменился и, наверное, никогда не измениться. И так и должно быть. Это успокаивало больше, чем все заверения врачей. И сейчас Сато был уверен: Шигено поправится и снова выйдет на горку. И он, Сато, снова будет ловить эти мощные подачи, ощущая счастье от каждого брошенного его питчером мяча.
- Мистер Шигено, у вас было только пять минут. И они уже истекли. – Врач многозначительно постучал по наручным часам. Горо скривился, но предпочел не спорить.
- Ладно, мне пора. В общем, до скорого, Младшенький!
Шигено демонстративно нажал на кнопку отбоя и протянул трубку врачу.
- Ну, не рассыпался, - недружелюбно проворчал вредный пациент. Врач только головой покачал, забирая трубку. Ну и правда, что тут скажешь?
- Мистер Шигено, вам необходим отдых. Вашему посетителю придется уйти.
Сато про себя вздохнул.
- Отдыхай, Горо-кун. Я еще приду позже.
- Эй, Тоси-кун, тебе надо тренироваться. Ты не забыл? – Внимательные и необычно серьезные карие глаза поймали зеленые.
- Я подумываю о том, чтобы попробовать пробиться в Высшую лигу, знаешь? – Голос Сато не подвел. Он вообще редко его подводил. – Тогда мы и после твоего выздоровления сможем играть друг против друга.
Было бы здорово! – Горо улыбнулся, но усталость брала свое, и улыбка вышла тусклой. Сато осторожно вышел, и закрывшаяся дверь отрезала суету врача и медсестры вокруг засыпающего пациента. Сато покачал головой, теперь уже открыто. И как у Горо сил хватило на этот-то всплеск активности? Впрочем, Шигено всегда был сильным, зачастую в ущерб самому себе. Эта его черта привлекала к нему многих, но близких и друзей заставляла изрядно беспокоиться. Выйдя из больницы, Тосия вдохнул жаркий летний воздух и направился в отель. Ему нужно было уладить некоторые вопросы с работодателем на родине прежде, чем начинать обещанные попытки пробиться в Высшую лигу и закрепиться в Штатах.

Луна смотрела в окна. Луна заглядывала в душу оставляя на губах привкус горечи Все остальное время - играть, играть, играть, забывая себя, получать отчеты из больницы и встречаться с отцом - чаще, чем раньше.
И молчать.
А по ночам сходить с ума от одиночества и вины.
И когда во время тренировки, когда мир поделен на яркую синеву неба, зелень поля, и елый мяч, и больше нет ничего, тренер приносит мобильник, хочется сорваться, до дрожи в руках хочется сорваться.
Но в трубке - знакомынй насмешливый голос, и отпускает, отпускает, путь и на минуту, свившая гнезде где-то в груди ядовитая змея, и можно снова вести себя так, словно все в порядке, пусть и на три минуты.
А вечером заехать в магазин и купить много солнечно рыжих апельсинов, с тем, чтобы красивая рыжая медсестричка, что заботиться о Горо, сделала из них сок. И чтобы глупый-глупый и отчаянно смелый японец снова почувствовал себя хорошо.
И Джо ехал по автостраде и улыбался. Потому что никакой медсестричке он не доверит этот апельсиновый сок. И сам привезет его глупому-глупому... и такому живому Горо.

Снова проснуться в одиночестве. И снова первым делом начать симать и разжимать пальцы. На руках. На ногах.
Пообие тренировки. Потом - очень осторожно, очень медленно - сгибать и разгибать колени. На бок поворачиваться нельзя, левой рукой много двигать не желательно.
Проклятущие эскулапы....
Не сказали ведь что делать, если рука левая - основная теперь! Не переучиваться же обратно, ведь тогда он не сможет подавать. Так что надо разрабатывать левую руку.
А в окно заглядывает рыжее солнце, заставлляя щуриться в его закатных лучах. Солнце заливает комнату живой пушистой медью - странное сравнение, но уж какое есть. Горо тихо смеется ему, отдыхая после очередного упражнения. Чтобы потом снова взяться за него.
Постепенно. По чуть-чуть увеличивать нагрузки. Просто чтобы не так сильно потерять форму, ведь потом ее дольше восстанавливать, а как же Хорнетс без него?! Кто же будет трепать нервы Кину, как не самый несносный и независимый клозер Высшей лиги? Не-е-ет, просто так оставить Кина нельзя.
Черт бы их побрал, хоть бы кондиционер выключили, что ли....
Горо снова начинает свои упражнения, когда открывается дверь в палату. На пороге - Младший, в руках которого - графин рыжего-рыжего сока. И беззумно, восхитительно пахнет апельчинами. И Горо улыбается ему ехидной улыбкой и чуть щурит глаза от яркого света. И говорит:
- Хэй, привет! Неужто Мистер Американская Задница решил почтить мою скромную персону своим присутствием?!
И снова тихонько смеется, незаметно переводя дыхание и словно бы случайным движением стирая с висков капельки пота.

Частые смены настроения. Раздражительность. Противоречивые желания. Самому себе он напоминает беременную женщину, и удивляет, как спокойно переносят общение с ним медицинский персонал и редкие посетители. Горо понимает, что все неправильно, но поделать с собой ничего не может. Безделье выводит его из себя.
Любые нагрузки находятся под категорическим запретом. Любые волнения – тоже. Все, что заставляет его сердце биться быстрее, осталось за больничными стенами. Еда – по расписанию. Посещения – только по разрешению врача и под его контролем, не больше получаса. Слабость – и он постоянно засыпает, уставая даже от простейших действий: еды, например. Любые физические усилия заставляют слегка дрожать руки. Усталость.
Горо не нравиться это, он пытается бодриться, шутить и смеяться как прежде, но у него не получается. Он чувствует, что ему не говорят слишком много. Впрочем, он и сам отнюдь не вчера родился, и прекрасно осознает, что могут скрывать от него за этими насквозь фальшивыми улыбками и заверениями в скором выздоровлении. И это понимание заставляет его ночами смотреть в пустоту или на белый потолок и стараться не думать, не верить, не замечать…очевидного. Бежать от реальности, потому что принять ее нет никаких сил. Так уже было когда-то. В девять лет. Было то же самое. Тогда он смог справиться, н теперь он не чувствует в себе сил сделать это. Теперь у него нет той цели, которая позволила выкарабкаться из колодца. Теперь у него вообще нет цели. Иногда он даже думает, что лучше бы он умер. Но уже спустя пару секунд Горо гонит эту эгоистичную мысль прочь. Никому не было бы лучше, кроме него самого, так что думать об этом неправильно. Да и нет у него привычки сдаваться. Только что можно сделать с собственным организмом, когда тот отказывается подчиняться? Когда руки словно наливаются свинцом, не держа ничего, тяжелее ложки? Когда ноги отказываются ходить? Когда дышать временами настолько тяжело, что приходится использовать специальный аппарат, стоящий на тумбочке рядом с кроватью? Что можно сделать?
Шигено знает – это временно. Скоро он сможет ходить, дышать, жить…. Эта слабость – временное явление, оставшееся после ранения и операции. Он знает, но еще он знает о том, что всегда будет задыхаться, пытаясь сделать ран. И что сердце будет опасно заходиться при сильной подаче. Потому что когда в организме накапливается некая критическая сумма повреждений, он перестает работать как надо. А Горо никогда не щадил свое тело. Да что там, он вообще никогда не щадил себя, и никому никогда не признавался, как ноет его нога дождливыми днями. Тот перелом не раз уже аукался ему в его карьере, да и не только сам перелом – та безумная игра на обезболивающем тоже. С тех пор обезболивающее ему почти не помогает, так что приходиться терпеть. Наверное, поэтому он и не может спать большинство ночей.
Но еще он знает: отныне, если он хочет жить – бейсбол не для него. Но ведь это и есть его жизнь, все остальное – ничто в сравнении. Он просто не знает, что ему делать без игры, хотя знает – он не сможет быть кем-то вроде тренера или мальчика на побегушках. Потому что не сможет смотреть, как играют другие, он будет рваться на поле, куда ход ему заказан. Если он хочет жить. Он хочет – при таких условиях?
Горо в очередной раз одергивает себя. Это не вопрос желания. Это – вопрос долга. Он должен жить. Должен матери, вырастившей его – чужого, в сущности, ребенка, которому она ничего не была должна. Она взвалила на себя эту обузу и растила его сама четыре года, отставив в сторону свою жизнь и свое счастье. Уж столько-то Горо понимал. Он должен отцу – и родному, и приемному тоже. Должен, потому что носит фамилию приемного, откликаясь на родную. Потому что Шигено усыновил его, принял, дал свою фамилию. Потому что старался сделать все, чтобы мальчик Горо ни на миг не чувствовал себя чужим. И ради этого даже не торопился с собственным ребенком. Хотя в этом Горо вполне мог ошибаться. Он должен своим брату и сестре, чтобы им никогда не пришлось проходить через похороны близкого человека, которому не нужно было умирать. Он должен Гибсонам – и отцу, и сыну – потому что…просто должен. Он должен Сато, он ведь видит, как тот старается дышать – так, словно учиться заново. С ним тоже не все в порядке, и учитывая прошлое Тосии, и не может быть. И пусть теперь он восстановил связи с сестрой, отсутствие стабильности будет стоить Сато жизни. Горо узнал это еще тогда, после первого приступа, которому стал свидетелем. Он должен столь многим, что просто не имеет права на собственные желания в этом вопросе.
Значит, он будет жить. Как? Горо не знал. Просто нужно сделать так, чтобы никто и никогда даже не заподозрил, насколько ему тяжело существовать в таком пустом без бейсбола мире. Любовь, жизнь, счастье, память, пьянящее чувство победы и горечь поражения, плечо друга и глаза противника, адреналин в кровь и капли пота на лице, и синее-синее небо над головой – все это бейсбол. Но без этого можно выжить. Можно. Он справиться, он всегда принимал вызов с гордо поднятой головой, он всегда смеялся в лицо врагам – сможет посмеяться и теперь в лицо своей беспомощности и трусости.
Что с ним вообще такое творится? Он же никогда не был трусом, никогда не убегал и никогда не сдавался? Это просто ночь и вынужденное безделье. Утром все будет хорошо. При свете дня все кажется совершенно другим. Ненавистные процедуры, визиты семьи…. Может быть, придет Сато. А к вечеру наверняка придет Младший с солнечно-рыжим апельсиновым соком. Дежурная сестра, мечтательно вздыхая, рассказывала, что Джо готовит его сам, не позволяя никому даже дотрагиваться до апельсинов. Горо это удивило, но виду он не подал, каждый раз с удовольствием принимая этот небольшой знак внимания. И Гибсон снова будет молчать, молчать все отведенные тридцать минут, и смотреть такими синими и такими виноватыми глазами, смотреть, не отрываясь, и изредка улыбаться в ответ на шутки и подколки…. И только в самом конце, когда уже придет сестра, чтобы прогнать визитера, он тихо попрощается – до следующего вечера.
Горо плохо от этих визитов, тошно до невероятия, как и от визитов Тосии. Потому что в такие моменты снова накатывает осознание собственной вины, беспомощности и бесполезности. Но Шигено никогда не скажет им не приходить, ведь им это нужно, нужно обоим. Сам Горо уже не знает, что нужно ему. Наверное, только бейсбол. Они все трое – маньяки, это точно. Шигено тихонько смеется, но смех в тиши палаты звучит неожиданно громко, и японец замолкает. И ловит себя на желании сбежать отсюда подальше, как можно дальше. Туда, где никто не знает о нем вообще, где нет тревожных глаз матери и виноватых – Младшего. Но он не сделает этого – потому что не должен. Он не имеет права на слабость.
А еще ночами в его дурную голову лезут совсем другие мысли. В этих мыслях есть голубое-голубое небо и золотое солнце, и зеленая трава. И два человека рядом с ним – Сато и Джо. И он снова подает, а Сато ловит его подачи, и Младший отбивает их в голубое-голубое небо, по которому неспешно плывут легкие перья облаков. Горо думает, что этого вполне достаточно для счастья. На самом деле – это все, что ему нужно для счастья. То, чего у него не будет больше. Как только врачи разрешат ему перелет, его увезут в Японию. В дом, который так долго был ему домом. Дом, который домом уже не воспринимается. Наверное, Горо просто вырос. Так бывает.
Чем же ему заняться? Может, попытаться поступить в университет? Получить обычную профессию и заниматься спокойной бумажной работой. Протирать штаны в офисе и ни о чем не волноваться. Он всегда ненавидел это, и даже сейчас от одной мысли сводит скулы. Но иначе просто нельзя. Он не способен больше заниматься физическим трудом, не способен играть в бейсбол. Значит, и это тоже решено.

Горо закрывает глаза, молясь о возможности заснуть. Но сон не приходит, боги не настолько милосердны. И здесь, в тишине и темноте палаты, Шигено может позволить себе то, что никогда не позволил бы в иной обстановке. Слеза скатывается из-под закрытых век. Горо чувствует, как она прокалывает свой путь по виску, как срывается капля, за ней вторая…. Он оплакивает потерю своей жизни здесь и сейчас, другого времени не будет. Его дыхание ровно, сердце бьется в обычном ритме, а с губ не срывается даже вздоха. Он оплакивает последние остатки собственного детства, он оплакивает потерю своего наследства – единственного наследства, оставленного отцом. Шигено сравнивает себя сейчас с наследником, бездарно промотавшим наследство и оставшимся со звенящей в кошельке пустотой. Также пусто внутри, и болит, так болит – но это не физическая боль, от нее не помогут лекарства. От нее ничто не спасет, только, возможно, время. Ну а время у него будет. Главное, пережить ее сейчас. Он справиться. Он должен.
Когда больше ничего нет, остается жить лишь долгом. Это правильно.
Слезы высыхают сами. И Горо снова улыбается. И утром шутит и смеется, подкалывает сестричек, достает врачей, возится, насколько это возможно, с младшими. Слушает рассказы Сато. Молчит вместе с Младшим, потягивая солнечно-рыжий апельсиновый сок. И улыбается, улыбается, улыбается….
Он улыбается при выписке – прошло уже почти два месяца, но врачи все равно не желают его отпускать. Они настаивают, чтобы он оставался в Штатах еще как минимум полгода. Горо соглашается, и, смеясь, отправляет домой и отца, и мать, и младших. И провожает их в аэропорт. И провожает глазами самолет, улетающий в такое синее-синее небо, и идет к машине, в которой ждут его Сато и Гибсоны. Старший настаивает, чтобы эти полгода Горо провел в гостях на его вилле в Калифорнии, и Шигено соглашается, когда замечает мгновенную мольбу в глазах. Разумеется, его друг Сато тоже получает такое предложение. Они поедут вместе, но до отъезда нужно уладить еще одно дело. И Горо просит отвезти его к менеджеру Хорнетс. И идет туда один знакомым коридором. Разговор получается недолгим. Шигено просто кладет на стол медицинское свидетельство, и молчит. И менеджер молчит тоже. И оба понимают, что не имеет смысла платить игроку, который не может больше играть. Они прощаются просто и повседневно, и Горо идет забирать вещи из раздевалки команды, и зеленые глаза Кина не выражают ничего, а лица других – слишком много. Но никто не говорит ни слова – все понятно без слов. Шигено кивает и вскидывает сумку на плечо. На стадион он не заходит – незачем. Это больше не его жизнь.
Дорога до Калифорнии кажется длинной и короткой одновременно. Длинной – из-за жары, от которой не спасает даже кондишн, и молчания. Короткой – потому что большую часть времени Горо спит. А когда просыпается, обнаруживает свою голову на плече Сато. Тосия всегда подставляет плечо в нужный момент, и Шигено благодарен ему за эту молчаливую поддержку. И за молчание он тоже благодарен, и потому сам не говорит ничего, только в недолгом пожатии сжимает холодную ладонь друга и ощущает такое же пожатие в ответ. Сато всегда понимал его без слов, когда не пытался казаться высокомерным ублюдком. Впрочем, не пытался он уже долгие годы, с той самой игры в старшей школе. Они хорошо поиграли тогда, действительно хорошо.
А Сато молчит, и Младший тоже. И как только его отпустили в разгар сезона? Наверное, он просто поставил менеджера перед фактом. Наверное, сказал, что ему наплевать на возможные неустойки, да и на сам контракт откровенно плевать. Наверное, он даже сделал это вежливо. Они едут втроем, Старший отправился в Калифорнию самолетом. Они едут уже второй день, ночуя в маленьких придорожных мотелях. Три человека, но номер всегда двухместный. Кто-то всегда остается с ним, и Горо ощущает себя хрупкой статуэткой, подлежащей дополнительным мерам безопасности при перевозке. Это выводит из себя, но он привычно подавляет раздражение. Не место. Не время. Не та компания. Едят они обычно тоже в придорожных ресторанчиках. Пища не отличается разнообразием, но и один из спутников не позволяет Горо есть что-либо, помимо разрешенных врачами продуктов. Горо скрипит зубами, отпускает ехидные комментарии и послушно ест. Он так старается вести себя как обычно, как прежде, но былую легкость уже не вернуть, и Шигено чувствует себя птицей, которой обрезали крылья. Он смотрит в синее-синее небо и улыбается. Ему больше не дано летать, но он может хотя бы петь. И он снова и снова пытается, не замечая тревожных взглядов, которыми обмениваются спутники вне поля его зрения.
И Младшего, и Сато беспокоит наигранное веселье и притянутая за уши жизнерадостность. Им кажется, что Горо только загоняет свои настоящие чувства в глубину, прячется за маской, делая только хуже своему пока еще далекому от прежней силы сердцу. Они не знают, чем можно помочь тут, их самих терзают боль и вина. Они вгрызаются в сердце, острыми когтями разрывают душу. Приговор врачей кажется продолжением кошмара. Горо не сможет больше играть – в это не вериться, это не может быть правдой. Младший тогда ничего не сказал, только со всей силы ударил кулаком о стену, оставляя на светлой стене кровавые пятна. Как только пальцы не сломал. Быть может, потому его и отпустили – все равно с травмой руки он был бы бесполезен для команды. Самому Сато показалось, что у него вынули сердце и безжалостно раздавили в кровавые ошметки. Этого не могло быть! Но это было, и с этим нужно было учиться жить. И они учились – трое, объединенные общей болью и общей виной. Вместе, но так далеко друг от друга. И никто из них не знал, как можно это изменить. Они положились на время.

Глава вторая, объясняющая некоторые вещи

Это было не слишком хорошей идеей. Ну ладно, Горо пить нельзя, но им-то двум взрослым оболтусам можно! Ну и выпили.
Мда уж.
Голова гудела и медленно кружилась. И было непонятно хочет ли содержимое желудка прорваться наружу или все-таки удастся удержать. Он пил не очень-то часто и в этот раз было перебором.
Сато едва слышно застонал.
Чья-то рука зарылась ему в волосы и начала медленно массировать, унимая боль. Напряженное тело расслабилось и он едва не заснул снова.
Из дремы его вырвал чей-то чужой стон. Рука на миг прекратила движение, а потом снова возобновила.
Сато открыл глаза и встретился с таким же затуманенным взглядом как собственный.
- Ну, врачи-реабилитаторы, проснулись?
Тосия приподнял голову и почувствовал, как рука Горо взъерошила ему волосы.
- ну? Вы отпустите меня наконец? Не сбегу.
И он и Младший оказывается спали обняв Горо с дух сторон. Шигено весело почесал нос.
- Верни руку на место. - недовольно-сонно отозвался Младший и снова устроил голову на плече Горо.
Тосии оставалось только открывать и закрывать рот.

Глядя на две одинаково помятые физиономии на плечах, ничего не остается, как вернуть руки на место, вновь зарыться пальцами в волосы, и улыбнуться появившемуся на лицах выражению довольства. Кажется, это помогает им от головной боли, являющейся логичным последствием той пьянки, которую устроила эта парочка вечером. Наверное, у обоих в какой-то момент просто сдали нервы, а лекарства древнее алкоголя не существует. Впрочем, это лекарство весьма сомнительно, однако же человечество продолжает упорно им пользоваться. Глупые-глупые люди.
Хотя он бы тоже напился с удовольствием, если бы было можно. Но ему – нельзя, так что остается только смотреть на пару этих обормотов, уютно устроившихся рядом. Кстати, об обормотах. Ему кажется, или время действительно приближается к полудню? Не то чтобы они куда-то спешили, но вот зов природы игнорировать было уже достаточно проблематично. Так что Горо попытался выпутаться из крепкого кокона чужих рук и ног. В ответ его сжали сильнее, кажется, инстинктивно. Еще и недовольно поворчали что-то. Конечно, в основном протестовал младший, но на лице Тосии тоже было такое…растрепанно-недовольно-хмурое выражение, что можно только умиленно смотреть на это чудо. Тоси вообще с утра выглядит довольно мило, и Горо хмыкает, вспоминая то время, когда они делили на двоих одну комнату в общежитии. Впрочем, Джо тоже не отстает. Золотые его волосы растрепались и спутались, превращая голову американца в подобие золотого гнезда. Брови нахмурены, он щуриться, словно недовольный котяра, которого бессовестные люди сгоняют с нагретого солнцем крыльца. То еще зрелище.
Сквозь неплотно задернутые шторы комнату заливает яркий солнечный свет, и там, на улице, явно стоит жара, но здесь работает кондиционер. Как им сказали вчера, это – единственная комната, оборудованная этим гениальным изобретением человечества, и потому ее цена в два раза выше других. К тому же номер одноместный, а кровать не слишком широкая, особенно для трех парней не самой мелкой комплекции. И пусть гайдзины думают, что хотят, но сам Горо мелким себя не считал никогда.
Однако надо вставать, и у него это даже получилось под аккомпонимент ворчания раздраженных головной болью, ярким светом и отсутствием удобной подушки спутников. Горо оглядывается. Идиллическая картина: обе головы примостились на подушке, соприкасаясь, и солнечные зайчики путаются в их волосах. Улыбка сама возникает на губах. Она едва заметная – уголками губ – но искренняя. А еще Горо кажется, что внутри него поселились такие же солнечные зайчики, и именно они щекочутся, заставляя улыбаться. С этим ощущением он и уходит в ванную, исчезая для мира на ближайшие двадцать минут – дольше нельзя, да и любимая горячая вода под запретом, а купаться в теплой – это мазохизм. А потом он уходит из номера, возвращаясь обратно с парой бутылок холодной минералки и пачкой таблеток.
За время его отсутствия парни кое-как соскребли себя с кровати и теперь являют собой картину «Утро после попойки». Младший раздраженно рычит, Тосия держится за голову и пытается одновременно найти в сумке чистую футболку. На менералку и обезболивающие оба буквально набрасываются, и Горо снова становиться смешно. Он не сдерживает смех, и получает в ответ две кривые улыбки на помятых физиономиях. Интересно, кто же поведет машину. Прав у самого Горо нет, он так и не удосужился получить их за все годы жизни в Штатах. Как ни крути, получается, что машину должен вести Младший. Как ни крути, им придется здесь задержаться.
Горо оставляет парочку приходить в себя и отправляется завтракать. В небольшом ресторанчике рядом с мотелем он заказывает местную выпечку, чего-нибудь вареного и легкого и апельсиновый сок. Невероятно толстая негритянка, скучающая за стойкой, улыбается ему широко и добродушно, и смахивает воображаемую пыль со стола перед ним видавшей виды тряпкой, и ворчит про то, что аппетит у молодежи нынче совсем не тот, что во времена ее молодости. Горо улыбается и ей, и получает в качестве бонуса собственноручно заваренный хозяйкой чай – крепкий и ароматный, а еще наставления о том, что не стоит останавливаться перекусить в «Бойцовом петухе» в сорока милях дальше, потому что готовить там совсем не умеют. По телевизору, который старая хозяйка включает для понравившегося клиента без всякой просьбы, идут новости, а потом какая-то музыкальная хрень, и утро ленивое, неторопливое и золотое впервые не кажется ему бессмысленным. Он удивляется, и ест вареную курицу с овощами, тоже отварными, которые принесла ему хозяйка. Причем Горо почему-то уверен, что такого блюда нет в меню, но предпочитает не заморачиваться.
Спустя почти полчаса в ресторанчик вползают остальные. Младший плюхается на диванчик напротив Горо и требует самого крепкого кофе, который только есть в этой дыре. Враз помрачневшая хозяйка – к тому времени Горо уже успел узнать, что зовут ее Летиция, но все называют «мамаша Лец» - мрачно ставит перед ним требуемое, а заодно и заказанный Сато чай, и скрывается в недрах кухни, что-то ворча под нос. Горо смешно, но он сдерживается. Но когда Младший начинает ругать «эту бурду, которую здесь выдают за кофе» и мамаша Лец основательно прикладывает его по загривку своей тряпкой со словами «Молод еще так разговаривать со старшими», Шигено не выдерживает. Он смеется громко и весело, и беззаботно, и мамаша тоже смеется, и Сато смеется, и даже потирающий пострадавший загривок Младший. И утро кажется бесконечно прекрасным, легким и светлым, даря ощущение тепла, покоя и почему-то нежности.
Но все когда-нибудь заканчивается, и этот завтрак не является исключением. Они расплачиваются, и мамаша Лец на прощанье чмокает каждого в макушку, заставляя парней смутиться, и шепчет Горо на ухо, что смех – лучшее лекарство. И Шигено понимает, что старая негритянка прекрасно знает, кто они такие. Наверное, смотрела тот матч, и легкость исчезает. Японец кивает и выходит, и в глазах уже нет смеха. Впрочем, дорога все равно остается дорогой, а солнце – солнцем, и они едут сквозь золотой день, все также вместе. И Горо кажется, что эта дорога не кончится никогда, и ему не хочется, чтобы она заканчивалась. Потому что, не смотря на вновь взявшую его душу в тиски пустоту, внутри все еще остались пушистые солнечные зайчики. Те самые, запутавшиеся в переплетении золотых и темных прядей.
Глядя на дорогу, Горо думает о том, что, возможно, все наладиться. А еще о том, что это утро стало чем-то новым, что-то в нем было такое, что пробуждало силы, которых не было два месяца назад. И хоть их было не достаточно, но лиха беда начало! Горо тихо-тихо улыбается, поглядывая на Сато и Младшего из-под длинной челки. Эти двое тоже молчат, глаза Джо следят за дорогой – Горо видит его лицо в зеркале заднего вида. Сато тоже смотрит на дорогу, но иногда Шигено ловит на себе внимательный взгляд темно-зеленых глаз. Беспокоится. Горо ловит его взгляд и протягивает руку, зарываясь в волосы друга пальцами. Как тогда, утром. И Сато расслабляется под его пальцами, и прикрывает глаза, и даже умудряется задремать, и в глазах Гибсона – легкая зависть, причудливо смешанная с облегчением. И Горо улыбается ему. Едва-едва, и получает такую же слабую улыбку в ответ.
Они сегодня много улыбаются. И это, наверное, хорошо.
«Бойцовый петух» они оставляют далеко позади.
Калифорния встречает их изумрудной зеленью и девушками в купальниках. И запахом океана. Соленый воздух горчит на губах, вызывая настойчивое желание оказаться на пляже. Но Горо пока что нельзя, и это даже не обсуждается. Старший уже ждет их. На нем легкая рубашка, распахнутая на груди, и видна полоса операционного шрама. Маленькая-маленькая, просто на фоне загара она становиться заметнее. Шигено не смотрит на нее, он смотрит в тревожно-пытливые глаза и протягивает руку, получая в ответ крепкое рукопожатие уверенного в себе человека. Впрочем, Младший и Сато подвергаются похожей процедуре – кажется, Старший успел навести справки о зеленоглазом друге своего гостя, и эта информация привела его к мысли о правильности приглашения. Им всем не помешает хороший отдых.
Их размещают в разных комнатах, но все трое понимают, что это – только видимость. А потом все вместе они устраиваются на веранде, откуда открывается чудесный вид на океан, и долго-долго молчат, думая каждый о своем. Наверное, им не о чем говорить. А может, наоборот, слишком многое нужно сказать. Они молчат, а затем, словно по команде, расходятся – до ужина. Горо засыпает в своей комнате, подчиняясь вдруг навалившейся дикой усталости, эмоциональной и физической. Только сквозь сон он все равно чувствует, как его обнимают две пары крепких рук. Чтобы никогда не отпускать.

С того первого дня в отеле, и Сато, и Младший, не сговариваясь, завели привычку засыпать рядом с Шигено, желательно, обнимая его. Горо сначала возмущался, кричал, что он, дескать, не девчонка, не стеклянный и вообще никуда не денется, так что в подобной мере нет никакой практической необходимости. Потом перестал. Ему тоже было удобно, а со временем он даже начал засыпать ночами на несколько часов, убаюканный чужим сонным дыханием. Остальное время он лежал, обнимая этих двоих за плечи, осторожно поглаживая их волосы и чувствуя, как тепло медленно, но верно, просачивается в душу.
С их приезда прошла неделя. Неделя покоя, отдыха и сна, прерываемого процедурами и ежевечерними прогулками, к которым частенько присоединялся и Старший. Иногда Горо казалось, что они похожи на странную семью. Это смущало.
Когда Горо устает ничего не делать – а случается это на третий день пребывания в этом тихом маленьком раю – Старший ведет его в кабинет и запирает дверь. И осторожно спрашивает о планах Горо на будущее. Шигено рассказывает – мистер Гибсон имеет право знать. Японцу кажется, что американец постарел за это время лет на десять, настолько стала заметна седина, а у глаз появились глубокие морщины. Раньше их не было. А еще ему кажется, что мистер Гибсон вздохнул с облегчением, когда услышал про университет и спокойную работу в офисе. Старший тем временем продолжает, предлагая Горо рассмотреть вариант учебы в Штатах, колледж, а затем и университет – не проблема, как и плата за обучение. У Шигено и самого есть деньги, ему щедро заплатили, благо, контракт с Хорнетс предусматривал подобные неожиданности, да и за время карьеры Горо скопил достаточно приличную сумму…. О чем он и говорит, но у Старшего делается такой взгляд….
Горо умолкает, не закончив фразы, и просто кивает. Он примет помощь, не может не принять. В любом случае, это лучше, чем возвращаться в Японию. Горо думает, что вполне сможет уговорить мистера Гибсона позволить ему жить на съемной квартире и самому зарабатывать себе на жизнь. Со временем. Точно. Американец говорит, что с завтрашнего дня наймет для Горо лучших репетиторов, чтобы те проверили его знания и подтянули до необходимого уровня, и Шигено подавляет мгновенный порыв сбежать. Старший замечает, и в его синих глазах проскальзывают смешливые искорки. И Горо улыбается в ответ. Ставшей для него обычной улыбкой – чуть-чуть, уголками губ. И глазам. Искренне.
На следующий день начинается что-то невообразимое. После утренних процедур Горо знакомят с несколькими молодыми людьми под предводительством седого старичка в очках и старомодном костюме. Такими обычно представляют себе сумасшедших ученых. Старичок и оказывается ученым – старый знакомый мистера Гибсона, профессор Гарвардского университета, несколько лет назад вышедший на пенсию и согласившийся помочь своему другу подтянуть его «сына» до необходимого уровня. Молодые люди оказываются студентами колледжа, подрабатывающими репетиторскими занятиями. Кажется, все они действительно считают его сыном мистера Гибсона. Кажется, внебрачным. Интересно, как они объясняют абсолютное отсутствие какого бы то ни было сходства? Горо посмеивается про себя.
Младший и Сато также решают принять в разворачивающемся действе активное участие. Совместными усилиями вся эта компания таки усаживает Шигено за учебники, и спустя уже пару часов японец готов выть, лезть на стены, бегать по потолку…в общем, делать что угодно, но только не учиться. Английский, физика, химия, алгебра, литература, биология…. Куча разных предметов, совершенно необходимых образованному человеку. Огромное количество знаний. Кажется, мистер Гибсон всерьез взялся за обеспечение будущего Шигено, будучи рад, что в этот раз его помощь готовы принять. Горо принимает – потому что не хочет расстраивать Старшего, а еще потому, что чувствует вину за эту раннюю седину, почти незаметную в золотых волосах. И за усталые морщины вокруг глаз.
А вечерами, когда спадает дневная жара, они неспешно гуляют по улицам города, сидят в парках и старательно избегают мест, где играют в бейсбол. Едят в маленьких ресторанчиках, слушают музыкантов и треплются обо всем и ни о чем. Иногда с ними гуляет Старший, и каждая такая прогулка превращается в игру в салочки с репортерами. Это весело, но Горо действительно трудно бегать, впрочем, как и Старшему. Младший еще не столь широко известен, а о Шигено и Сато и говорить нечего, так что втроем они прекрасно проводят время. Часто Горо просто не хочется возвращаться, и они всю ночь просиживают на пустынном пляже, и Шигено все равно обнимают две пары сильных и бережных рук, и две головы опускаются на его плечи, и щекочет шею чужое теплое дыхание. И ответная нежность заставляет снова и снова перебирать пальцами чужие волосы, обнимать за плечи, не отпуская, и молчать, глядя в одуряюще высокое звездное небо. Иногда Горо кажется, что это все не нормально, что рядом должна быть Шимизу или какая-нибудь другая девушка, но эти мысли далеки и мимолетны. Потому что в такие моменты самое главное – ощущение чужого дыхания на коже и тепло чужих рук, в кольце которых растворяются пустота и не проходящая боль потери. Все это прогоняет кошмары, которые все чаще начинают посещать японца, иногда даже наяву. Иногда он не может сказать, что реальность, а что – бред больного воображения. Наверное, это последствие каких-то лекарств. А может, он просто сходит с ума. Горо никому ничего не говорит. Это не имеет смысла и только заставит их лишний раз волноваться.
А еще каждую ночь Горо звонит родным и подолгу разговаривает с ними о своей жизни здесь. Мать каждый разговор заканчивает просьбой быть осторожнее и еще не слишком обременять мистера Гибсона. Отец каждый раз беспокоиться, что Шигено не хватит денег вести прописанный врачами на ближайшее время образ жизни. Но Горо кажется, что от известия о его намерении остаться в Штатах расстроилась лишь маленькая Чизу-тян. Шигено говорит себе, что не прав. Шигено говорит себе, что он просто вырос, но родители любят его. Но почему-то не верится. Почему-то кажется, что он – не нужен, что в голосе и отца, и матери, и даже брата – тщательно скрываемое облегчение. Калека. Инвалид. Бесполезный. Беспомощный. Лишний рот, о котором заботятся лишь из чувства долга и милосердия.
Чужой….
Чужой….
Чужой….
Горо старательно гонит эти мысли прочь, но они все равно возвращаются. В сущности, кто он для них? Усыновленный ребенок, ну так у них и свои дети есть. Маленькие. А он уже большой, взрослый. Он может и сам справиться. Нет, если вернется – никто его из дома не выгонит.
Он не вернется. Он вырос. Давно вырос, сам не заметил. Но почему от этого только больней?
Память о старом друге и старой любви? Любовь давно умерла, умерла и дружба, похоронена на одном из кладбищ одного из многочисленных маленьких храмов. А он вот остался, с каждым годом все больше и больше похожий на отца. Вечным напоминанием, вечным укором.
Не стоит лгать себе. Никогда.
Ты давно уже стал чужим для этих людей. И это правильно, это – жизнь. У них – своя, у тебя – своя. Параллельные прямые не пересекаются.
Горо смотрит в такое звездное небо и старается не плакать – он уже слишком взрослый, двадцать три года. Сегодня он один на пляже, Сато и Младший задержались – говорят о чем-то с мистером Гибсоном. Горо искренне благодарен всем троим за их заботу и поддержку, но лучше бы им было все равно. Тогда можно было бы просто исчезнуть, раствориться в этом небе или в этой воде, чтобы больше никто и никогда не нашел. Так заманчиво. Шигено даже заходит по пояс в воду, и стоит, улыбаясь, запрокинув голову. А над ним висит огромная луна, чуть надкусанная с боков, и улыбается ему в ответ, а звезды подмигивают так весело, что Шигено не выдерживает и, набрав полные пригоршни воды, брызгает в иссеченное шрамами лицо в небе, и брызги блестят на жемчужинами на его лице, скатываются по коже, щекоча ее. Это весело, и Горо повторяет процесс снова. И снова. И снова. И смеется. Тихо-тихо, чтобы никто не слышал.
Он не слышит шагов, но осторожные руки ложатся ему на плечи. И, повернувшись, он видит два одинаково белых лица. Глаза обоих кажутся черными-черными, бездонными провалами, они затягивают, и Горо смотрит, смотрит, смотрит в них…. Пока его не притягивают в объятие, крепкое-крепкое, яростное-яростное. И чей-то голос не шепчет не менее яростное «дурак» на ухо. А чей-то лоб не упирается обессилено в скулу. Шигено кажется, что мир замер, утратил все звуки, кроме чужого яростного шепота: «Дурак. Дурак. Дурак-дурак-дурадуракдуракдурак…». Шепот сливается в еле слышимый речитатив, которому вторит размеренное дыхание. Сато. Значит, говорит – Младший. Горо только сейчас осознает, что же так напугало обоих, и ему становиться стыдно за свой неуместный приступ веселья. И он обнимает их уже сам, притягивает к себе еще ближе, хотя куда уж дальше, и тихо отвечает обоим: «Простите…». И Младший отрывается от него, и вдруг с яростной, отчаянной решимостью целует его, и у Шигено от неожиданности перехватывает дыхание. Но поцелуй прерывается также внезапно, как начался, и Джо смотрит своими темными-темными глазами в глаза Горо и тихо шепчет, облизывая губы:
- Не смей нас так больше пугать, слышишь, ты, чертов япошка. Не смей. – И в его голосе слишком много эмоций, и он кажется хриплым из-за них. – Живи. Что угодно, только живи, черт бы тебя….
А Тосия молчит, и смотрит, и осторожно кладет руку на плечо Младшего в извечном жесте поддержки. И в черных-черных глазах, словно на поверхности воды, мерцает отражение звезд. И он говорит:
- Горо…. – и его голос так тих, что почти не различим за шумом прибоя. Но Сато не продолжает, он не считает нужным продолжать. Горо тоже не знает, что сказать, а потому молчит. И вместе они бредут на берег, и остаются сидеть на песке, слушая шум прибоя и так и не разжав рук.
Шигено старается не думать о том, что только что произошло, но получается примерно также, как не думать о белом слоне. То есть с точностью до наоборот. И Горо растеряно перебирает золотистые пряди и, наконец, тихо спрашивает:
- Зачем?
Он не ждет ответа. Но ответ приходит – и голос Сато также тих, как и его собственный.
- Потому что так и должно быть.
Горо не понимает, но чувствует справедливость слов друга. Черноволосая голова также покоится на его плече, и ладонь Тосии осторожно ложится на грудь Шигено, туда, где бьется такое живое сердце. Все еще. Всегда.
- С того дня…. Все это время. Я боялся. Боялся, что однажды проснусь, а тебя не будет. – Тосия говорил по-японски, но этот язык понимали здесь все. – Даже тогда, когда ты ушел из Кайдо. Тогда, утром. Я так искал тебя, я, как дурак, надеялся, что ты просто тренируешься где-то в укромном уголке. Я обегал всю школу, все общежитие…. Но даже тогда…. Ты ушел, но с тобой было все в порядке. Я знал, что с тобой все в порядке. Я готов был ненавидеть тебя за то, что снова остался один, но ты был, и я решил стать достойным тебя соперником. Чтобы ты думал только обо мне, чтобы никогда не забывал меня…. Я думал, что с тех пор давно преодолел этот страх, но теперь он все сильнее. С каждым днем, с каждой минутой. Горо-кун, не уходи. Пожалуйста, не уходи…. Не бросай меня навсегда.
- Глупый, глупый Тоси-кун…. – Голос Шигено был мягким и немного печальным, а еще в нем были нежность и тепло. Так не похоже на обычного веселого Шигено. Сато было все равно, он просто вслушивался в этот голос, ощущая спокойный ритм под раскрытой ладонью. Успокаивающий. Живой. – Никуда я не уйду. Придумали тоже, паникеры. Вы от меня так просто не избавитесь.
- Это ты глупый, Шигено, - голос Младшего был немного раздраженным, словно глупость японца выводила Джо из себя. Так привычно. Так знакомо. Тепло. – Ты дурак, если думаешь, что я позволю тебе просто сбежать от расплаты. Думаешь, победил – и можно все бросить? Разбежался….
- Что, мистер Американская Задница, задело? – Теперь в голосе Горо не было ни намека не нежность или печаль, теперь в нем звучали ехидно-самодовольные нотки прежнего бесшабашного Шигено. – Не можешь смириться, что я лучше?
- Это еще как посмотреть! – Теперь и голос американца изменился. В нем звучали злость и вызов. – Счет равный, кстати. Один-один. И в следующий раз я тебя сделаю!
- Ага, разбежался, только молоко с губ сотри!
- Что ты этим хочешь сказать?!
- А ты еще и глухотой страдаешь?!
- Ах ты, мелкий засранец! Ну, держись!
Возня на влажном песке, который волшебным образом оказывается в самых неприятных местах, который скрепит на зубах, когда отплевываешься от очередного впечатывания в него носом. Негромкий смех. Свежий бриз, и с океана пахнет солью, а еще йодом – как в аптеке. И звезды, безумные, невероятные, огромные звезды. И огромная луна, такая же безумная, как и все они. И мягкий смех Старшего, вышедшего на берег звать молодежь к ужину. И теплые огни дома, который как-то незаметно стал ближе дома родного, и они бегут наперегонки – если можно так назвать соревнование Сато и Младшего и неспешную прогулочную походку Старшего и Шигено, причем ладонь американца ненавязчиво лежит на локте Горо, тормозя порывы броситься вдогонку за остальными. И лучистые глаза обоих искрятся весельем. И неспешный ужин. И чья-то идея поиграть в покер, и радостный хохот, и недовольные обвинения в жульничестве…. И тепло объятий в темноте спальни Шигено – так привычно, так спокойно. И усталое сопение, едва голова касается подушки – потому что слишком насыщенный день. А еще потому, что итак было всего слишком много: и страха, и надежды, и удивления, и грусти, и нежности. Шигено засыпает мгновенно, и сон принимает его теплым объятием.
А Сато и Младшему не спится. Потому что тоже было много – всего. Им еще нужно будет поговорить, нужно будет многое обсудить и выяснить между собой, без Горо. У них будет время – завтра. Или послезавтра. Или просто – потом. А пока они лежат, ощущая живое тепло такого живого Шигено Горо, и думают – каждый о своем. И их пальцы незаметно сплетаются в пожатии – понимание и поддержка. И благодарность. Взаимная. И неизвестно, что будет дальше, но сейчас они оба счастливы.
Они знают: что-то большее вряд ли случиться когда-нибудь.
Они понимают: это потому, что нельзя.
Они благодарны дуг другу за то, что каждый из них позволяет быть рядом с тем, кто незаметно и прочно навсегда стал частью их самих. Настолько, что иначе – немыслимо. Невозможно иначе.
Они благодарны за то, что у них есть шанс, шанс быть рядом.
И этого – вполне достаточно. Потому что Горо сейчас спит и он – живой. Рядом.
Почему мы осознаем, что нам кто-то нужен, только когда можем его потерять?

Интерлюдия. Сны.

Джо снятся сны. Они всегда разные и неуловимо чем-то похожие. Он не может их вспомнить, когда просыпается.
Пока не может. Или не хочет.
Помнятся только обрывки видений. Темно-зеленые от расширенных зрачков глаза,смуглые от солнца плечи, соленая кожа. Шепот прибоя, прикосновения. Невозможно понять кто касается.
Невозможно.
Счастливая улыбка, яркая, сияющая, словно это мир до...
И розовый шрам на груди, до которого так невероятно сложно дотронуться.
И в это время кто-то так же осторожно гладит и целует его плечи, нерешительно, словно спрашивая позволения.
Песок.
Падающее за линию горизонта солнце.
Жесткие волосы под пальцами.
Стоны.
лунный свет на коже.
Собственный удивленный взхдох-стон и ощущение заполненности.
И пальцы, теперь уже уверенно лежащие на его плечах.
Поцелуи. Поцелуи. Поцелуи.
Прибой.
Пересохший рот.
И луна в зрачках.
Стоны, поцелуи. песок на коже.
Младшему сняться сны. Он пока не может поверить, в то, что это ему снитьься. И предпочитает не помнить - улыбку, шрам, зеленые глаза, руки на плечах. И поцелуи, поцелуи, поцелуи.

Сато тоже снятся сны. В этих снах всегда есть руки - сильные руки с длинными пальцами, словно созданными для скрипки или скальпеля. Или мяча. Обычного, белого мяча. Но мяч не снится - снятся пальцы. И тихий шелест ветвей над головой. И одуряющий запах сакуры - весна.
И все заметает бесконечная бело-розовая метель. И не понять, что касается шеи, плеч, лица в следующую секунду - то ли нежные лепестки, то ли чьи-то осторожные пальцы. Но эти прикосновения кажутся знакомыми, они стирают одиночество и пустоту, и страх, и боль, и вину - и все-все-все.
Они оставляют на коже следы - горячие, обжигающие следы - по груди, по животу - вниз. И хочется длить и длить, и длить эти чудесные касания.
Но пальцы исчезают, и мир заполняет синие-синее небо, и золотое солнце в нем, и становиться так тепло-тепло, жарко-жарко, и душно - и он задыхается, и очется еще. И еще. И еще - больше....
И спиной ощущается мягкая, такая надежная земля. Она холодит разгоряченную солнцем кожу, питает, заполняет пустоту. Дает силы жить дальше, тянуться к небу. Во сне Тосия зарывается пальцами в эту землю, ощущая под ладонями живое биение ее сердца...
...И мир растворяется в ощущениях....
Сато снятся разные сны. Большинство Тосия не помнит, он вообще не запоминает сны. Но он помнит чувства, эмоции, образы. Он помнит синее-синее небо. Он помнит теплую, надежную, ласковую землю. Он не хочет думать об этом, но он понимает, о ком не хочет думать так.
Тосия никогда не врет себе с той самой игры с Сейшуу гакуен.Не врет и сейчас, опуская голову на такое родное и такое надежное плечо. Смотря в синие-синие глаза.
Сато счастлив.
Сны его не беспокоят.

Горо почти не снятся сны.
Почти.
Только тепло с обеих сторон.
И то как он по утрам быстренько смывается в ванную.
И то как плещет в лицо холодной водой.
Ему действительно не снятся сны.
Почти.